— Бей, не отступай! — выхватывая из кармана яблоко и швыряя по огням, крикнул Квакин. — Рви фонари с руками! Это идет он… Тимка!
— Там Тимка, а здесь Симка! — гаркнул, вырываясь из-за куста, Симаков.
И еще десяток мальчишек рванулись с тылу и с фланга.
— Эге! — заорал Квакин. — Да у них сила! За забор вылетай, ребята!
Попавшая в засаду шайка в панике метнулась к забору.
Толкаясь, сшибаясь лбами, мальчишки выскакивали на улицу и попадали прямо в руки Ладыгина и Гейки.
Луна совсем спряталась за тучи. Слышны были только голоса:
— Пусти!
— Оставь!
— Не лезь! Не тронь!
— Всем тише! — раздался в темноте голос Тимура. — Пленных не бить!
— Где Гейка?
— Здесь Гейка!
— Веди всех на место.
— А если кто не пойдет?
— Хватайте за руки, за ноги и тащите с почетом, как икону богородицы.
— Пустите, черти! — раздался чей-то плачущий голос.
— Кто кричит? — гневно спросил Тимур. — Хулиганить мастера, а отвечать боитесь! Гейка, давай команду, двигай![22]
Пленников доставляли к старой часовне на кладбище и подвергали очистительному ритуалу: снимали обувь, стегали самодельным веником из осиновых веток и крапивы по ногам, сыпали за шиворот щепотку соли и горстку кладбищенской земли, обрызгивали святой водой, лупили по лбу серебряной ложкой, а затем вталкивали внутрь.
Наконец запихнули самого последнего — жалкого, воющего и извивающегося как мелкий бес на раскаленной сковородке. Двери захлопнули, задвинули ржавый засов, со щелчком захлопнули замок. Подперли решетки на окнах осиновыми клинышками.
— Готово?
— Все готово! Только Мишки Квакина нету…
— Сдернул. Хитрый, гад!
Тимур аккуратно вбил в подгнившие доски большой гвоздь, повесил на него старомодный кованый ключ от церковного замка, а сверху водрузил самодельный плакат и подробную записку.
До утра было еще очень далеко.
Из темноты за каждым его движением следили сверкающие звериные глаза. Тимур знал, кто это, ему не было страшно. Он посмотрел на кольцо — черный камень становился все горячее — гордо вскинул подбородок и крикнул туда, откуда веяло холодом и пустотой, в самое средоточие мрака:
— Ты жалок! Теперь ты один, без своей шайки ты больше не опасен.
Квакин ссутулился, втянул голову в плечи — он видел ключ, хотел броситься туда, открыть замок и выпустить своих. Но он не мог сделать ни единого шага за кладбищенскую ограду — земля жгла ему ступни хуже адского пламени. Он повернулся к Тимуру и заорал:
— Отпусти моих ребят! Или запри меня вместе с ними!
— Все кончено — тебе придется учиться жить иначе. Уходи!
Квакин медленно побрел прочь. Сделав десяток шагов, он остановился, оглянулся, сорвал с ветки сочное яблоко и хотел откусить. Стоило дыханию коснуться наливного, золотистого плода, как он мгновенно покрылся изморозью. Пришлось отшвырнуть яблоко прочь — оно ударилось о стальную кладбищенскую изгородь, с треском разлетелось на множество колючих ледяных осколков.
Он остановился в темном закутке, вытащил из кармана мятую иностранную сигарету с золотым ободком, прикурил и, любуясь кольцами дыма, тихо сказал:
— Дурень ты, комиссар. Ничего не понял. Закончились игры. Теперь начинается настоящая война — без отдыха и пощады! Бой до последней крови, до самой смерти…
Нехорошо улыбнувшись, щелчком отбросил окурок и исчез в темноте.
Небо над рекой окрасилось кровавым светом — то ли алая зарница полыхнула, то ли встало над рекой зарево далекого пожара. Женька закончила возиться с последней стрелой, вскочила и выглянула в окно. Сердце у нее тревожно екнуло, а щеки стали горючими, как в лихорадочном сне. Что-то случилось с Ольгой. Страшное, непоправимое. Она знала! Сорвала со стены арбалет, пихнула в карман пару серебряных ложек и выпрыгнула из сарая, едва не сбив кого-то из возвращавшихся в полевой штаб мальчишек.
Собака с истошным лаем бросилась следом за ней.
— Куда ты несешься как малахольная? — удивился Сева Симаков.
— Тимур, где Тимур? — нетерпеливо выкрикнула Женька и, расталкивая ребят, бросилась к мальчишке, который стоял у ворот их дачи с лицом человека честно выполнившего свой долг. — Почему вы так долго? Ольга так и не вернулась… Но теперь я знаю, где она! Видишь это зарево? Сестра там, и она попала в большую беду…
Женька уткнулась ему в плечо — рубашка сразу промокла от девичьих слез:
— Зачем теперь дурацкая стрела из серебра? Какая в ней польза? Мы все равно не успеем… добежать до реки… Если бы папа был здесь, все было бы иначе… Уже ничего нельзя изменить. Слишком поздно…
Тимур стоял и кусал губы.
Должен быть выход! Обязательно должен. Он скользнул взглядом по дачным заборам и вдруг понял, что надо делать. Обнял за плечи плачущую девочку:
— Мы успеем! Просто успокойся и подожди меня здесь…
Он лихо перепрыгнул через забор дома участкового Квакина и бросился к гаражу, где ночевал его служебный мотоцикл.
Спрашивать совета или разрешения не у кого — окна в доме были темными, ставни закрыты на крюки, двери заперты. Судя по всему, солидный и положительный участковый напросился на постой ко вдовой молочнице Нюре.
Тимур быстро и ловко вытащил топор, забытый в колоде рядом с поленницей дров. Он остановился перед закрытой дверью сарая. Он перевел взгляд с топора на замок. Да! Он знал — так делать было нельзя, но другого выхода не было. Сильным ударом он сшиб замок и вывел мотоцикл из сарая.
Женя и Коля стояли у калитки. Издалека показался быстро приближающийся огонь. Огонь летел прямо на них, послышался треск мотора. Ослепленные, они зажмурились, попятились к забору, как вдруг огонь погас, мотор заглох и перед ними очутился Тимур.[23]
— Садись, Женя! Садись! — Он хлопнул по заднему сиденью милицейского мотоцикла. Девочка взвизгнула от восторга — на мотоцикле они обязательно успеют! Теперь все обойдется, все устроится и будет хорошо!
Она обняла Тимура свободной рукой за шею и поцеловала. Лицо у Тимура пошло красными пятнами — хорошо, что ночь, и никто не заметил! Он повторил, старясь казаться суровым:
— Держись крепче, поедем быстро…
Мотор затрещал, гудок рявкнул, и скоро красный огонек скрылся из глаз.
— Вперед! — кричала Женька, а свежий ночной ветер дул ей в лицо, трепал светлые косы с развязавшимися голубыми бантами.
