За двадцать лет я ни разу не смог отлучиться из своего дома. Не проводил ни отпусков, ни выходных, ни вечеров в Лондоне или Кембридже. Я выхожу из дома, чтобы провести занятия, или сделать покупки, или посетить церковь. Иногда хожу на собрания колледжа или факультета. Вот и все. Мои коллеги считают меня немного странным, затворником. Они перестали приглашать меня на званые обеды много лет назад. Я никогда не ем в компании руководства, даже в День Основателей. Меня не сторонятся, но мне не рады. Конечно, они объясняют это смертью Наоми и исчезновением Лоры. Они не знают ничего лучшего, да и зачем им это?
Полиция нашла машину в аэропорту, как и предполагалось. Когда меня спросили, я сказал им, что паспорт Лоры пропал. Была официальная запись о существовании десятилетнего заграничного паспорта на имя Кэрол, но в ее доме документ не нашли. Конечно, они проверили все рейсы за этот период и не нашли никаких следов двух женщин и ребенка.
Отпечатки пальцев озадачили их, как я и ожидал. Недавно купленные продукты, кассовый чек из магазина «Сэйнсберри», вымытая посуда, данные на парковочном талоне (который я оставил в бардачке машины) — все свидетельствовало о времени, которое исключало меня из числа подозреваемых.
Несмотря на это, Эллисон преследовал меня еще долгое время. Он упорно продолжал считать, что мы с Лиддли одно целое, что я выбрал Де ла Мера по своим собственным причинам и соблазнил или заплатил ему за убийство моей дочери, Льюиса и Рутвена. Но у него не имелось доказательств. Де ла Мере мертв и не мог дать показания. Я находился в Кембридже, когда Лора, Кэрол и Джессика исчезли в Бирмингеме. Мои характеристики выглядели безупречно.
Я не знаю, как долго длилось бы преследование Эллисона, если бы он мог продолжать его по своему усмотрению, но оно резко закончилось, когда он заболел через шесть месяцев после своего первого визита в наш дом. Через девять месяцев он умер в больнице. Диагноз гласил: рак. Его преемник закрыл дела Наоми, Льюиса и Рутвена, приписав убийства Де ла Мере, тем более, что тот признался. Исчезновения, конечно, оставались открытыми, но со временем они перестали волновать воображение.
Сначала я пытался вернуться к нормальной жизни, или настолько нормальной, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах. Осенью того года я снова начал преподавать. Я приступил к серьезному исследованию — сравнительному изучению романов о Граале на среднеанглийском, среднегерманском и среднефранцузском языках. Оно так и не было завершено. За двадцать лет я почти ничего не написал. Я, как однажды с горечью заметил один старший коллега не совсем внятно, «не реализовал свой потенциал». Мне платят зарплату, более чем достаточную для моих скромных нужд, позволяют преподавать горстке студентов, держат подальше от меня студентов-исследователей, вежливо проходят мимо на улице. Я не обижаюсь на них, и они не испытывают ко мне ни малейшей неловкости.
Я вернул фотографии в жестяную коробку. Если эта запись когда-нибудь будет найдена, они станут важны для свидетельства. Некоторые из них сильно потускнели за годы, но в основном они точно передают то, что мы видели. Если бы Льюис вернулся со своей камерой, я осмелюсь предположить, что он мог бы создать еще одно портфолио из того, что смог бы найти здесь сейчас. Но лучше не надо, лучше не надо.
Конечно, они не изменились, не постарели ни на мгновение, в то время как я стал седым. Я не знаю, сколько еще смогу продержаться. Хотелось бы думать, что смерть может прийти как освобождение, но знаю, что это не так.
Вместо этого я разработал стратегию. Это не очень хорошая стратегия, видит Бог, но я верю, что она может принести какую-то пользу. Я решил продать дом. Он действительно слишком большой для меня. Место поменьше подойдет мне гораздо лучше. Лора, Кэрол и Джессика, конечно, не займут много места. Вчера я снова открыл чердак, чтобы посмотреть, как они там. Они прекрасно поместятся в мой старый сундук, который я купил, когда был студентом. Тогда я и подумать не мог, что он мне так пригодится.
Я уже нашел потенциальных покупателей — местную семью, которой нужен дом побольше. Отец — медик, консультант в больнице Папворт. У него две маленькие девочки, одной семь лет, другой девять. Это очаровательные малышки, очень похожие на свою мать. Младшая дочь напоминает мне Наоми.
Фамилия семьи — Голсуорси. Полагаю, это старая кембриджская семья. Они были прихожанами церкви на протяжении многих поколений.
Джон сказал мне, что он доволен этим решением. Ему и доктору Голсуорси будет, о чем поговорить.
Конец
