Если эти сестрички могли разбить жизни братьев Райана, то можно понять его гнев и желание избавиться от них. Понятна и неприязнь к ним мисс Элизабет Бреннан. Джозеф же относился к девицам куда легче — с язвительной насмешкой, но, в общем-то, добродушно.
Патрик же явно всерьёз был увлечён мисс Шарлотт. Донован мог предположить, что Райан говорил Патрику о девицах Ревелл, но тот едва ли стал слушать его: отношение братьев были натянутыми. Но и Райан, узнавший о происшествии в подвале от Лорримера, и Джозеф, услышавший всё от Райана, в один голос утверждали, что Патрик шпионил за Шарлотт и преследовал её своими ухаживаниями, и не угомонился, даже когда оказался в постели с больной ногой. Но если так… то дьявола могло и не быть.
Случившееся почти на глазах Донована было тяжёлым, горестным, но вполне объяснимым — без мистики и чертовщины. Могло ли то же самое случиться с Уильямом и Мартином? Почему нет? Что же было тогда причиной их гибели? Любовь, слепая страсть, приковывающая мужчину к женщине и женщину к мужчине.
Члены семьи Бреннанов разнились на людей привлекательной и отталкивающей внешности, но главное различие проходило по иным качествам. Это были люди чувственные, люди страсти — и люди бесстрастные и бесчувственные, люди холодного разума. Именно поэтому ничего не случилось и не может случиться с Джозефом Бреннаном — он едва ли мог влюбиться. «Я же учил его: в игре обольщения есть только одно правило — никогда не влюбляться». Да, племянник точно прошёл эту школу. Райан Бреннан выбирал мужа сестре и жену себе — как банкир выбирает сферу вложения капитала, спокойно торгуясь и взвешивая все шансы. Элизабет же считала, что Патрик «воспринимал жизнь по-дурацки», не умел меняться, приспосабливаться к обстоятельствам, думать об интересах других…
Так ли они неправы? Донован не знал этого.
В дом тем временем снова приехали полицейские и с ними — доктор Тимоти Мэддокс. Он на ходу бросил взгляд на Донована, но не перемолвился с ним ни словом и не поздоровался. Чарльз понял, что медик решил отложить беседу на потом, и вернулся к себе а мастерскую в доме. Как ни странно, захотелось писать: работа всегда успокаивала расшатанные нервы и усмиряла волнение. Сейчас рука сама скользила по холсту, Донован рисовал одержимо и — подлинно успокаивался. Медленным и размеренным становилось дыхание, сердце билось ровнее и тише.
Вечером следует ждать, что к нему придёт Мэддокс, а завтра должен наконец приехать епископ Роберт Корнтуэйт. За то время, что Донован был в доме Бреннанов, череда смертей продолжалась, погибли — фактически на его глазах — ещё четверо. Самоубийство Кэтрин Ревелл и Патрика Бреннана сомнения не вызывали. Не столь бесспорной была смерть Шарлотт Ревелл: Патрик все-таки мог догнать её на лестнице, схватить за платье и сбросить вниз. Неясной и загадочной была лишь пропажа Эдварда Хэдфилда — он исчез по непонятной Доновану причине, и если погиб — тоже невесть почему.
Но теперь Чарльз мог рассказать Корнтуэйту о характерах и об отношениях в семье, надеялся, что свою лепту в обсуждение внесёт и доктор Мэддокс — и тогда всё прояснится.
Смерть подлинно, как сказала миссис Голди, оказалась прикормленной собакой в Кэндлвик-хаус, сожрав уже шестерых в этом доме. Донован подумал, что никогда ещё он не попадал в подобный дом — дом разбитых сердец.
Донован опомнился, когда стало темнеть. На полотне во всех основных деталях, кроме фона, проступил Джозеф Бреннан — умное лицо умудрённого жизнью человека, усталый, немного пресыщенный взгляд зеленовато-болотных глаз. Чарльз порадовался, что ему хватило одного сеанса, с трудом разогнул затёкшую спину, и тут взгляд его упал на стоящий в углу портрет Патрика Бреннана.
Это лицо, написанное им наскоро и, что скрывать, без всякого интереса, неожиданно удивило. Тогда, во время сеанса, Патрик показался Доновану не очень приятным человеком: он достаточно резко высказывался о своей родне, насмехался над уродством сестры и хулил дядю и брата, но сейчас, когда все суетное отлетело, с портрета смотрел некрасивый, но страдающий человек, слабый, но пытающийся удержаться на плаву, нелюбимый и никому не нужный, да ещё и понимающий это. В глазах проступила загнанность дикого зверя, волка, со всех сторон обложенного флажками, уже слышащего лай собак и шум погони. Донован вздохнул. Изменился, конечно, не портрет. Изменился его взгляд. Теперь Чарльзу было жаль несчастного.
Он очистил палитру от красочного слоя, вымыл кисти, переоделся, забрал все портреты для лакировки и спустился вниз. В холле стоял какой-то рыжий полицейский, препиравшийся о чём-то с Фоксом. Донована беспрепятственно выпустили, и он побрёл тёмными улицами к Церковному дому. За первым же поворотом его окликнули. За ним неторопливо шёл доктор Тимоти Мэддокс.
— Не ожидал столь скорой встречи. Вы были там с полудня?
Донован кивнул и рассказал обо всём, что видел в этот день.
— Всё оказалось менее загадочно, чем казалось вначале, и если предыдущие случаи похожи на нынешний, то всё это просто… клубок дурных страстей, — устало проронил он.
— Возможно, вы и правы… — кивнул Мэддокс, — но есть одна странность.
— Какая?
— С вашего разрешения, о ней я пока умолчу. Нельзя ронять такое на ветер без весомых доказательств, а я получу их только завтра. Корнтуэйт обещал сразу вызвать меня по приезде, надеюсь, к тому сроку я разберусь в происходящем. Но всё не так просто, уверяю вас — совсем не так просто.
— Возможно, — не стал спорить Донован, — я сегодня сам ощутил, что вроде бы понимаю случившееся, и даже внутренне успокоился. Однако это призрачное спокойствие. Ведь не Патрик же украл у меня пигменты… Кстати, я совсем забыл сказать вам: Джозеф Бреннан считает, что украсть яды могла Энн, и мне самому тоже так кажется. Она влюблена в мистера Райана Бреннана, но тот обручён с другой. Я не знаю, объявил ли он уже об этом или нет, но мисс Энн… Мне кажется, она склонна к излишне драматичным поступкам.
— Ну, запретить некой особе проглотить яд мы всё равно не сможем, — вздохнул врач, — при этом… я очень желал бы найти возможность съездить в Уистон…
— Зачем?
— Боюсь, что мы упускаем из виду начало этой истории, а оно — там.
— Мисс Элизабет сказала мне, что это глухое захолустье.
— Правильно сказала.
— Так что же?
— Я не хочу делать далеко идущих выводов, маленькие городишки порой и вправду таят в себе очаги величайшего разврата, я знавал случаи, когда опекуны в таких глухих местечках совращали своих тринадцатилетних воспитанниц, отцы — своих юных дочерей, братья — сестёр, и, возможно, подобное могло иметь место и в Уистоне. Но я хотел бы просто убедиться в этом, а вот это нелегко. Ну да ладно…
