Мать молчит. Джесси с трудом представляла себе, что значит «пересмотреть свои взгляды на жизнь». Она вдруг заметила, что опять сжала книжку в руке, так что та почти свернулась в трубочку.
Или извиниться? – Папин голос был нежным, ласкающим, смертоносным.
Хватит уже, перестань. А то я себя чувствую как на перекрестном допросе! – взорвалась Салли после долгой паузы. – Если ты вдруг не заметил, мы дома, а не на заседании второй палаты верховного суда!
Это ты начала разговор, а я просто спросил.
Господи, как я устала от твоей этой мерзкой привычки переворачивать все с ног на голову. – Судя по голосу, мама вот-вот заплачет, подумала Джесси. И в первый раз в жизни это не вызвало у нее никакой жалости. Ей не захотелось побежать к мамочке и успокоить ее (и может быть, даже расплакаться и самой). Вместо этого Джесси почувствовала странное, злорадное удовлетворение.
Салли, ну вот, ты расстроилась, почему бы нам просто…
Ты что, издеваешься? Каждый раз, когда мы с тобой спорим, мне кажется, ты надо мной издеваешься. Странно, правда? И ты вообще понимаешь, о чем мы спорим? Я подскажу тебе, Том. Мы спорим не об Адриан Джилетт или Дике Слифорте и даже не о завтрашнем затмении. Мы спорим о Джесси, о нашей дочери. Как обычно.
Она рассмеялась сквозь слезы, потом чиркнула спичкой с сухим щелчком и прикурила.
Скрипучее колесо всегда надо смазывать первым. И это скрипучее колесо – наша Джесси. Всюду сует свой нос. Вечно она недовольна чужими решениями, если они происходят без нее, – она просто не хочет признать, что кто-то может придумать что-нибудь стоящее без нее.
В голосе матери сквозило что-то, очень похожее на ненависть, и вдруг Джесси испугалась.
Салли…
Ладно, Том, забудь. Она хочет остаться тут с тобой – отлично, пусть остается. В любом случае ей не понравится поездка на гору, ведь это не ее идея. Все равно с ней нормально не пообщаешься. Она только и будет, что затевать перепалки с сестрой и ныть, что ей вечно приходится приглядывать за Виллом. Другими словами, она будет только скрипеть и все.
Салли, Джесси вообще почти никогда не ноет и с удовольствием присматривает за братом…
Ты просто не понимаешь, какая она! – Салли Махо сорвалась на крик. И ненависть в ее голосе заставила Джесси съежиться. – Богом клянусь, иногда ты ведешь себя так, словно она твоя девушка, а не дочь!
На этот раз замолчал отец, а когда снова заговорил, его голос был мягким и очень холодным:
Подло, низко и нечестно так говорить.
Джесси сидела на террасе, смотрела на звезды, и ее беспокойство сменялось ужасом. Ей захотелось опять сложить пальцы, посмотреть на какую-нибудь звездочку и пожелать, чтобы все стало как прежде. Уж лучше бы она поехала вместе со всеми в день затмения.
Потом из гостиной донесся звук отодвигаемого стула.
Прости меня, – сказала Салли, и хотя голос звучал по-прежнему зло, в нем сквозил легкий страх. – Да забирай ее, если хочешь! Пожалуйста, забирай! Мне не жалко!
Потом донесся звук каблучков, уходящих прочь. Потом – чирканье «Зиппо». Папа зажег сигарету.
Джесси почувствовала, что по щекам бегут теплые слезы. Ей было стыдно и больно, но в то же время она была очень довольна, что все закончилось и не зашло дальше. Они с Мэдди заметили, что последнее время споры родителей случались все чаще и были все злее. И что с каждым разом было все тяжелее растопить лед, появляющийся между ними после этих споров. Но ведь вряд ли такое возможно, что папа с мамой…
Нет, – оборвала она себя, прежде чем закончила мысль. – Это действительно невозможно, так что давай заткнись.
Может быть, смена обстановки разгонит печальные мысли? Джесси поднялась, сбежала вниз с террасы и направилась к озеру. Там она и сидела, бросая в воду камушки, когда через полчаса подошел отец.
– Затменные бургеры на двоих, – сказал он и поцеловал ее в шею. Он успел побриться, его подбородок был мягким и от него очень приятно пахло. По спине Джесси опять пробежали мурашки. – Я все уладил.
– Она сильно ругалась?
– Не-а, не сильно, – рассмеялся отец. – Сказала, что ей все равно, ведь ты хорошо себя вела всю неделю и…
Джесси забыла о своей догадке, что папа знает об акустических свойствах гостиной, и то, что он так щедро солгал, тронуло ее почти до слез. Она повернулась к нему, обняла за шею и принялась целовать его щеки и губы. Он страшно удивился. И судорожно отдернул руки, как только они коснулись ее маленьких грудей. По всему телу опять пробежали мурашки, и на этот раз гораздо сильнее – так, что стало почти больно. И тут, словно при déjà vu, она вспомнила о странных противоречиях взрослого мира, где можно заказать ежевичное жаркое или яичницу в лимонном соке… и некоторые действительно заказывают. Потом папа обнял ее и прижал к себе. И даже если его руки задержались чуть дольше там, она этого не заметила.
Я люблю тебя, папочка.
И я тебя тоже, малышка. Сильно-пресильно.
День затмения выдался жарким, сырым и душным, но относительно ясным. Предсказания синоптиков насчет того, что низкие облака могут закрыть обзор, не оправдались, по крайней мере в западной части штата Мэн.
Салли, Мэдди и Вилл ушли в десять, чтобы успеть на автобус «солнцепоклонников с озера Дак-Скор» (Салли на прощание молча чмокнула Джесси в щеку, на что та ответила таким же сухим поцелуем). Итак, Том Махо остался наедине с дочерью, которую его жена обозвала накануне «скрипучим колесом».
Джесси сменила шорты и футболку летнего лагеря Оссиппии на новый сарафанчик – тот, который симпатичный (если вас не раздражают пронзительно яркие красные и желтые полоски), но тесноватый. Она слегка подушилась туалетной водой сестры «My Sin»[21], побрызгалась маминым дезодорантом «Yodora» и подкрасила губки «Мятной-ням-ням». И хотя Джесси была не из тех девчонок, которые вечно крутятся перед зеркалом и разговаривают со своим отражением (как выражается мама, что-то типа: «Мэдди, перестань болтать сама с собой и иди сюда!»), сегодня она по-особенному уложила волосы, потому что отец однажды похвалил такую прическу.
Джесси воткнула последнюю шпильку на место, потянулась было к выключателю в ванной, но остановилась. Из зеркала на нее смотрел не ребенок, а уже настоящий подросток. И дело было вовсе не в том, что облегающий сарафан подчеркивал две маленькие выпуклости, которые лишь через пару лет станут грудью, и не в накрашенных губках, и не в волосах, неуклюже уложенных во «взрослую» модную прическу. Просто все это вместе… сумма больше слагаемых, потому что… почему? Джесси не знала. Просто забранные наверх волосы подчеркивали ее скулы и изгиб оголенной шеи, которая выглядела куда сексуальнее, чем два прыщика еще не оформившейся груди и – уж тем более – чем ее поджарая мальчишеская фигура в целом. А может быть, дело было в глазах, в которых откуда-то появился странный бешеный огонек.
