И это было все.
Именно эти мысли расцвели в свистящем вакууме разума Хейса. Этот ужас видел себя родителем, смотрящим на ребенка сверху вниз... не было ненависти, просто легкое разочарование.
Теперь он был в его голове, легко управлял мыслями, почти в случайном порядке просматривал воспоминания, эмоции и подсознательные побуждения. Их разум был настолько властным и высшим, что они делали это почти не задумываясь. Как и все у них, разум, психика были просто чем-то еще, что нужно было препарировать и свести к базовой анатомии.
Хейс почувствовал, как в нем что-то нарастает.
Возможно, существо действительно не испытывало к нему неприязни, но оно также не питало теплых мыслей ни к нему, ни к его расе. Оно было чуждо, холодно и высокомерно. Хейс был теплым, слабым и идиотским. Но было в нем что-то, на что они не рассчитывали, и это что-то вспыхнуло в его сердцевине, и он возбудил Старца убийством в своих глазах.
Он удивил старого хозяина.
Он не мог постичь такого явного бунта, поскольку восстание против своих создателей не было чем-то, что они запрограммировали в человеческом животном. И поэтому был застигнут врасплох. Выкрикнув бунтарский вопль, Хейс кинулся на него, фактически схватил его колеблющиеся, похожие на палки придатки руками в перчатках, и это было похоже на прикосновение к высоковольтной линии электропередачи или к раскаленному добела стержню тлеющей стали. Он тут же упал на задницу, перчатки расплавились и дымились.
Но существо отшатнулось от него, возможно, из-за шока или страха. Да точно так же, как старый Док Франкенштейн отшатнулся от неуклюжего чудовища, которое создал. Существо устрашилось Хейса. Он был белым и раздутым, волосатым и наполненным газом грибком... симметрично и анатомически непристойным, отвратительно низшего порядка. Оно любило Хейса не больше, чем ученый любит большого паука, с которым играет... но, когда паук восстает, его нужно раздавить в качестве урока.
Хейс почувствовал, как вся его ненависть улетучилась.
Как и должно быть, Старец снова стал главным. Его блестящие шаровидные красные глаза стояли прямо на концах стеблей. Призматические реснички на голове в форме морской звезды засветились диким фиолетовым, затем оранжевым, а затем стали того же цвета, что и глаза. Он разозлился. Потянулся и схватил Хейса, волна непреодолимой силы ударила в разум. Его глаза расширились, рот разорвался в крике, когда Старец взял его мозг, скрутил и начал выдавливать из него сок.
А потом произошел взрыв.
Сгусток искр и огня расцвел прямо под головой твари, и она упала назад, взмахнув крыльями и издав высокий и пронзительный звук, который был то ли болью, то ли ужасом. Шарки выстрелила в него из ракетницы в упор.
Этого было достаточно.
Хейс нашел дробовик и поднял его.
И как только он почувствовал, как горячая волна обжигающей энергии вырвалась из разума существа, он нажал на спусковой крючок, и ружье грохнуло. Крупная дробь попала твари прямо в голову, разбив стебли глаз и глазные яблоки в брызги слизи. Оно кричало и визжало, поднимаясь на развевающихся крыльях и исчезая во тьме, воя от мук.
"Да, вот так собака кусает руку, которая кормит, ты, хер", - подумал Хейс. "Возможно, вы когда-то владели нами. Возможно, вы держали в своих лапах нашу извивающуюся судьбу, но больше нет. Не сейчас".
Словно в ответ на агонию существа, рой снизу начал визжать с такой силой, что Хейсу чуть не порвало барабанные перепонки.
А было ли это снизу?
Потому что, стоя там, прислонившись к Шарки, он мог видеть, как высоко над ямой, в этой бездонной черноте, дрейфуют десятки Старцев, но их вид искажается, как будто через плохой телевизионный монитор.
"Это нереально, Джимми!" - крикнула Шарки. "Это совсем не реально!"
И так и было.
То, что они видели, было своего рода передачей. Как смотреть через окно в отдаленное пространство или всматриваться через зеркало в ползущее безумие по другую сторону. Там, наверху, эти изображения были размытыми и трепещущими, видение какого-то неизвестного и безымянного тупика космоса, населенного Старцами, возможно, их родной системой, а может быть, каким-то антимиром, застрявшим между. Другое измерение, другая реальность, тлетворное кладбище за кровоточащим краем вселенной. Только блестящий и прозрачный пузырь отделял материал этого измерения от безбожного другого.
Но это, должно быть, было нечто большее, чем пузырь, поскольку было ясно, что они не прорвутся. Просто висели там, кружа вокруг окна, словно мотыльки, привлеченные светом. И Хейс знал, что они могли видеть его, чувствовать его там. Он знал, что они хотят пройти, что им нужно пройти, но они оказались в ловушке и не могли открыть дверь.
Их там были тысячи, сотни тысяч, миллионы. Они заполнили туманное окно и глубины склепа за ним, бушующий и гудящий улей, пытающийся прорваться, чтобы поглотить и пожрать, осушить разум людей, превратить зеленые холмы в один огромный инопланетный улей. Хейс мог чувствовать их даже на этих бесконечных расстояниях, в этих трансгалактических заливах безграничного пространства... он мог чувствовать их жевательные, ненасытные аппетиты, жаждущие набить глотки скрытой психической энергией человечества. Ибо им нужно было то, что было у человечества. Но барьер сдерживал их, и даже эти испепеляющие, хищные разумы не могли пробиться сквозь него... по крайней мере, не сами по себе.
Итак, они собрались в извивающуюся, усердную массу, живое и кипящее воплощенное облако шипения, инопланетное нашествие. Собрались миллионы воющих голосов, лязгающий взрыв шума, похожий на царапанье металла, разбитого стекла и скрежет вилок.
Если бы им удалось пройти, они высосали бы коллективный разум человечества досуха за считанные дни. Такого допустить было нельзя. Это было бы ужасно, за пределами воображения.
И как раз в тот момент, когда Хейс подумал, что орда, ожидающая на другой стороне, была самым ужасным, что только мог себе представить человеческий разум, все стало намного хуже. Потому что улей начал распадаться, и что-то вытекло и вылезло из этой погребенной склепной черноты... мутное атомное гниение, живой ядерный хаос, бушующая и наполненная паразитами плазма, которая была гигантской, живой и кристаллической. Да, многомерная полихромная мерзость, что заполняла пространство, наполняла разум и высасывала костный мозг из душ людей, даже сжигая их плоть дотла. Она вздымалась вперед, ее кристаллическая структура мерцала и пульсировала цветами, блеском и жидким огнем.
Вид этого заставил желудок Хейса закрутиться тошнотворными перистальтическими волнами. Если у таких отвратительных и порочных существ, как Старцы, мог быть бог, то это был он. Предельный ужас. Хейсу пришлось отвести взгляд, потому что эта штука прожигала ему дыру в голове. Оно было злобным, пагубным и зловещим, врагом всего живого, обладающего хоть какой-то чистотой в душе. Его разум был тлеющим реактором, а плоть - не плотью, а светом, дымом и тающими кристаллами грязи, ползущей четырехмерной спиралью радиоактивной плазмы. Это был кристаллизованный дьявол, раскаленная чума, которая ползла по тьме и извилистым коридорам между понятными людям пространствами, безумный цвет космоса, которым бредил Линд.
Это было оно.
Цвет Из Космоса.
И если Старцы когда-нибудь пройдут в большом количестве, этот истощающий рак сможет пройти вместе с ними, и в опасности окажется не только Земля и разум людей, потому что эта штука, этот разумный космический вирус, прогрызет дыру во времени, пространстве и материи, выдергивая кишки из Вселенной влажными, отвратительными клубками и питаясь ими.
Хейс наконец-то многое понял.
Он схватил Шарки за руку, и они убежали от всего этого, потому что человеческие глаза никогда не были предназначены для того, чтобы смотреть на такие вещи. И по мере того, как они бежали, как их разум выходил за пределы досягаемости этого пространственного окна или зеркала, или чем оно там ни было Христа ради, образ того ужасного места тускнел и становился статичным, а затем полностью потемнел. Они оба видели, как он погас, как выключенный телевизор, и они оба знали, что он был приведен в действие их разумом, и это заставило их думать о вещах, как следует поразмыслить над которыми у них не было времени.
