«Нарвите первоцвета, левкоя, лепестков розы и шпината, всего по горсти, возьмите кусок хлеба манчет [30] и заварите все это в сливках. Добавьте фунт очищенного белого миндаля, две столовые ложки розовой воды, четверть фунта очищенных и мелко нарезанных фиников, желтки от трех яиц, горсть смородины и подсластите все это по вкусу. Когда закипит, добавьте розовой воды и сахара».
Рецепт кельтского цветочного пудинга из кулинарной книги Джона Нотта, 1723 год
Кровь никак не желала останавливаться.
Но хуже всего была кость, острым обломком торчащая из бедра. Кажется, Йена уже дважды теряла сознание, едва бросив на нее взгляд. Поэтому в этот раз, придя в себя, предусмотрительно вперилась в темный купол неба с тусклыми зернами звезд.
Что ж, не худшие декорации для последних мгновений ее маленькой глупой жизни.
Йена попыталась сделать глубокий вдох, но боль накатила лавовой волной, и вдох оборвался стоном. Запах крови смешался с запахом ночи и майских трав, забился в ноздри… Друиды говорили, что перед лицом смерти на человека снисходит покой. Еще в детстве маленькой Йене казалось, что в самой этой фразе – снисходит покой – есть что-то восхитительно безмятежное, почти торжественное. М-м-м, покой… Подумать только! Звучит как награда за жизнь, проведенную в бесконечной суете и попытках заработать себе на кров и еду. Кто-кто, а Йена покой заслужила. Словно послушная девочка, она сложила руки на груди, закрыла глаза и приготовилась ждать.
Вот сейчас.
Еще минуточку.
И…
Ну же, покой! Давай, снисходи!
Агр-р-р!
Вместо покоя на Йену снизошло кислое разочарование с острым привкусом гнева. До чего же… нелепо! Чудом сбежать с костра и так глупо кубарем свалиться в темноте с обрыва, сломав обе ноги. Как это на нее похоже… Постоянно, постоянно она принимает неверные решения! Посудите сами.
Если бы только она, сирота, не пошла на спор в лес и не заблудилась там.
Если бы только не попала к друидам, а потом не сбежала от них, чтобы лечить людей травами.
Если бы только не осталась присмотреть за тем младенцем и не приглянулась жирдяю-священнику.
Если бы только не огрела его кувшином по голове, когда толстые пальцы заползли ей под юбку…
Ах, если бы только!
Хотя последнее, пожалуй, было главной причиной, из-за которой Йена оказалась на костре. Друиды частенько говорили, что она слишком вспыльчивая, но Йена ни капельки не жалела о том кувшине. Жаль, он рассыпался на такие мелкие кусочки, иначе бы она схватила осколок побольше и перерезала этому святоше его святую хрякоподобную шею. И хрюкнуть бы не успел!
Увы, бледный до синевы трактирщик – отец того самого младенца, которого она выхаживала пять бессонных ночей, – успел схватить ее за руки и оттащить прочь. А святой отец оттер кровь со лба чистой тряпицей и прохрипел всего одно роковое слово:
– Ведьма!
Ой, да в задницу этот ваш покой.
Может, друиды его переоценивают? Внутри Йены – в самой сердцевине того, чем она являлась, – всегда горел какой-то мятежный огонь. Это он делал ее такой своенравной и дерзкой! И вместе с тем – неравнодушной. Сильной и доброй, полной тепла до краев.
Она не станет сдаваться, пока есть еще шанс. Пусть даже крошечный, размером не больше макового зернышка. В конце концов, сбежала ведь с костра, где ее хотели сжечь, словно ведьму! В кровь истерла руки, но вывернула-таки запястья из пут. Спрыгнула с помоста, когда огонь уже лизнул подол ее платья!
Что ж, справится и с этим.
Как-нибудь.
Прикусив губу, чтобы сдержать болезненный стон, Йена приподнялась на локтях и осторожно огляделась. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, она отчетливо видела, что свалилась в какое-то ущелье. Справа и слева высились покрытые острыми выступами скалы. Даже со здоровыми ногами она едва ли смогла бы забраться так высоко! И, словно этого мало, сверху раздался ликующий вопль:
– Нашел! Святой отец, я нашел ее! Ведьма свалилась в Волчью Пасть.
Сверху замелькали огни факелов, раздался гомон мужских голосов. Ветер доносил до Йены лишь обрывки, но и этого было достаточно, чтобы понять: они спорят о том, как лучше с ней поступить. Вытащить из ущелья и вернуть на костер или забить камнями и оставить умирать прямо здесь, в ущелье. Это, конечно, нарушит старую добрую традицию и не даст им насладиться запахом паленой плоти, но будет куда как менее хлопотно…
Миленько.
Йена до хруста стиснула зубы. Пусть только спустятся сюда, к ней, и уж тогда она дорого продаст свою жизнь. Если понадобится, выдернет этот дурацкий осколок кости и вонзит кому-нибудь в глаз!
– Хм-м-м, ну надо же… – протянул тягучий, словно смола, глубокий голос. – Такой маленький человечек, и такая огромная сила духа.
Йена подскочила от испуга и тут же зашипела, прикусив губу. Левую ногу она уже не чувствовала, но правая продолжала пульсировать какой-то хищной, яростной болью. Перед глазами заплясали разноцветные круги. Йена заморгала, пытаясь избавиться от них, и потрясенно уставилась на незнакомца. Тот сидел на каменном выступе всего в шаге от нее, согнув одну ногу в колене. Но ведь еще секунду назад там совершенно точно никого не было!
Мужчина пошевелился: подался вперед, поставил локоть на согнутое колено и уложил подбородок на ладонь. Вид у него был… скучающий. Длинные волосы, светлые до белизны, были откинуты на одну сторону и открывали взгляду угловатую линию челюсти и ухо, усыпанное кольцами. Йена никак не могла разглядеть цвет его глаз, но ей казалось… казалось, что весь силуэт мужчины слегка светится,
