– Она нуждается в уроке во славу Господа нашего. – Райдаут наклонился к Ньюсому, заложив руки за спину, прямо как на картине, которую Кэт видела в кабинете учителя Ихабода Крейна в школе Вашингтона Ирвинга. – Она сказала свое слово. Теперь позвольте мне сказать свое.
Ньюсом потел все больше, и тем не менее продолжал улыбаться:
– Начинайте. Я верю, что хочу это услышать.
Кэт уставилась в глубоко посаженные, вызывающие тревогу глаза Райдаута:
– Я тоже в это верю.
Райдаут, сквозь редкие волосы которого проглядывал розовый череп, все так же заложив руки за спину и сохраняя торжественное выражение на длинном лошадином лице, внимательно изучал медсестру:
– Наверное, вы никогда не страдали от боли, мисс?
Кэт едва сдержалась, чтобы не вздрогнуть и не отвернуться:
– Когда мне было одиннадцать, я упала с дерева и сломала руку.
Райдаут округлил губы и чуть слышно присвистнул:
– Сломали руку, когда вам было одиннадцать. Вот уж действительно настрадались.
Она покраснела и, почувствовав это, возненавидела себя, но сделать ничего не могла:
– Можете сколько угодно меня унижать, но на моей стороне многолетний опыт работы с пациентами, испытывающими боль. Это сугубо медицинская точка зрения.
Теперь он мне расскажет, что начал изгонять демонов, маленьких зеленых богов или как там их еще называют, когда я под стол пешком ходила.
Но он не стал.
– Я вам верю, – примирительно проговорил он, – более того, я уверен, что вы хорошо выполняете вашу работу. Наверняка вы сталкивались и с симулянтами, и притворщиками, и отлично знаете этот тип людей. А я повидал медсестер, которые думают как вы, мисс. Обычно они не такие красавицы, – наконец-то в его речи промелькнул характерный акцент: вместо «красавицы» он произнес «кросавицы». – Но всех вас объединяет то, что вы недооцениваете боль, которую испытывают ваши подопечные, боль, которую вы и представить себе не можете. Вы работаете у больничных кроватей, с пациентами разной степени тяжести. У некоторых боль вполне терпима, а другие испытывают настоящие страдания. И очень скоро вам всем начинает казаться, что большинство преувеличивает свои страдания и притворяется, правда?
– Конечно, нет, – ответила Кэт. Что случилось с ее голосом? Почему он вдруг стал таким тихим?
– Нет? Когда вы сгибаете им ноги на пятнадцать или даже на десять градусов и они начинают кричать, разве где-то в глубине души вы не считаете ваших больных обыкновенными лодырями, которые ленятся выполнять тяжелую работу и всеми силами пытаются вызвать у вас жалость? Когда вы входите в комнату и видите, как бледнеет лицо больного, разве вы не думаете: «Опять приходится иметь дело с очередным притворой»? Разве не испытываете вы, раз в жизни сломавшая руку, все большую и большую неприязнь к тем, кто умоляет вас оставить его в покое или дать еще одну дозу морфина?
– Это несправедливо, – проговорила Кэт. Почему-то ее голос теперь опустился почти до шепота.
– Когда вы были еще новичком, вы умели распознавать настоящие страдания с первого взгляда, – сказал Райдаут. – Когда-то вы наверняка поверили бы в то, что увидите через несколько минут, потому что в глубине души и сами верили, что в теле больного живет зловредный маленький бог. Я хочу, чтобы вы остались здесь и освежили память… а еще чувство сострадания, которое вы подрастеряли за долгую трудовую жизнь.
– Некоторые из моих пациентов побеждали болезнь, – возразила Кэт, с неприязнью глядя на Райдаута. – Наверное, это звучит жестоко, но правда всегда жестока. Некоторые оказались настоящими симулянтами. Если вы не желаете признавать этого, то вы слепы. Или глупы. Не думаю, что всё сразу.
Он кивнул, словно услышал комплимент – в каком-то смысле так оно и было.
– Конечно, признаю. Только теперь в глубине души вы считаете, что все они притворщики. Вы стали бесчувственной, как солдат, который слишком много времени провел в боях. Мистер Ньюсом одержим. Демон, вселившийся в него, стал таким сильным, что превратился в бога, и я хочу, чтобы вы увидели его, когда он выйдет. Это сильно изменит ваше мировоззрение. И уж точно заставит по-другому относиться к боли. – Он обратился к Ньюсому: – Можно ей остаться, сэр?
Ньюсом задумался:
– Раз вы этого хотите…
– А если я предпочту уйти? – с вызовом спросила Кэт.
Райдаут улыбнулся:
– Вас никто не держит, мисс сиделка. Как и любое дитя божье, вы наделены свободой выбора. Ни я, ни кто-либо из присутствующих не будет вас задерживать. Но мне не кажется, что вы робкого десятка и совсем лишены души. Она лишь немного загрубела.
– Вы просто аферист! – Кэт была в ярости и чуть не плакала.
– Нет, – сказал Райдаут мягко. – Когда мы выйдем из этой комнаты, с вами или без вас, мистер Ньюсом будет освобожден от страданий, которые пожирают его изнутри. Он будет испытывать боль, но избавившись от бога страданий, сможет справляться с ней. Возможно, с вашей помощью, ведь вы получите урок и смирите вашу гордыню. Вы по-прежнему хотите уйти?
– Я остаюсь, – сказала она. – Только дайте мне вашу коробку для завтраков.
– Но… – начал было Дженсен.
– Отдайте, – приказал Райдаут. – Пусть осмотрит ее, раз уж так хочет. Но больше никаких разговоров. Раз уж я взялся за это дело, самое время начинать.
Дженсен протянул Кэт продолговатую черную коробку, и она открыла ее. Там, куда заботливая жена положила бы мужу сэндвичи и контейнер с фруктами, лежала бутылка с широким горлышком. В выемке под крышкой, предназначавшейся, как ей казалось, для термоса, лежал закрепленный хомутом зеленый баллончик с каким-то спреем. И ничего больше. Кэт повернулась к Райдауту. Он кивнул. Она достала баллончик, поднесла к глазам и с изумлением прочла этикетку: – Перцовый газ?
– Перцовый газ, – кивнул Райдаут. – Не знал, разрешен ли он в Вермонте. Возможно, я ошибся. Там, откуда я родом, их полно в любом оружейном магазине. – Он повернулся к Тоне. – Вас зовут…? – Тоня Марсден. Я готовлю для мистера Ньюсома.
– Очень рад с вами познакомиться, мэм. Прежде чем мы начнем, мне потребуется еще кое-что. У вас есть бейсбольная бита? Или какая-нибудь дубинка?
Тоня покачала головой. Ветер за окном снова взвыл, свет замигал, за домом снова завелся генератор.
– А метла у вас есть?
– Конечно, сэр.
– Принесите ее, пожалуйста.
Тоня вышла. В комнате воцарилась тишина, лишь ветер ревел за окном. Кэт пыталась придумать тему для разговора, но не могла. Струйки прозрачного пота катились по впалым щекам Ньюсома также обезображеным шрамами. После крушения самолета его протащило по земле, а сзади под дождем догорал остов разбившегося «Гольфстрима». Я никогда и не говорила, что ему не больно, сказала Кэт про себя. Он бы наверняка справился, приложи к своему выздоровлению хотя бы половину тех сил, которые тратил на строительство своей империи.
