— Неплохо, — наконец произнесла она, отчаянно пытаясь придать голосу небрежность. — Малость старо, но не сказать, чтоб слишком убого. Знаешь что-нибудь из «Дросселей»?
— Не кощунствуй, — ответил Моррисон. Опустив глаза на гитару, он радостно усмехнулся. — Приятно очередной раз убедиться, что я еще могу дать жару, когда надо.
Тут он неожиданно умолк и обернулся на дверь, Мэд тоже повернула голову. Оба услышали шорох одежды, сопровождающийся знакомым царапающим звуком: в кабинете появился Джек Фетч, на голове-тыкве вырез застывшей улыбки и темные отверстия там, где должны быть глаза. Пугало Джек Фетч пришел сделать то, что не удалось автоматам. Он остановился на пороге, устремив взгляд черных провалов глазниц на Моррисона.
— О черт, — уронила Мэд. Мгновенно в ее руке оказался нож и тут же стремительно раскрылся, сверкнув длинным лезвием. Мэд бросила взгляд на пугало, припоминая, когда последний раз она кидалась на него с ножом, и затем неуверенно взглянула на Моррисона: — Шин, давай ты придешь как-нибудь в другой раз, а?
— Нет. Боюсь, в другой раз не получится.
— Шин, не страдай фигней. Джек Фетч — это полный атас. Ты еще не знаешь, на что он способен. Он очень опасен, он злющий, и Время не будет его останавливать.
— А вдруг он пришел и мне поклониться?
— Черта с два. Шин, сваливай отсюда к черту. Пожалуйста…
Пугало вдруг снова пришло в движение, направляясь прямо к Моррисону. Шин ударил по струнам и запел. Драйв вновь наполнил комнату — жаркий, восхитительный, как горячий напиток в морозный день. Мэд бессознательно покачивалась, захваченная ритмом песни. Жизнь, и любовь, и все, что они значили, каскадом низвергалось на Джека Фетча, но это его не остановило. Музыка плескалась на стены, и голос Моррисона взмывал и опадал, как океанский прибой, мощный, неудержимый. Тем не менее Джек Фетч приближался.
Резко выбросив перед собой укрытую перчаткой руку, он выхватил у Моррисона гитару. Какое-то мгновение Джек рассматривал инструмент, словно гадая, что это, а затем разорвал надвое, будто бумажный. Эхо прерванной песни еще звенело, пока падали на пол две половинки гитары.
Моррисон провел языком по пересохшим губам. Он впился в пугало взглядом, в который собрал всю свою былую самоуверенность, и вновь запел — без аккомпанемента. Голос его вновь зазвенел с мощью, прежде ошеломлявшей его слушателей и заставлявшей их задыхаться от восторга. И в этот момент Джек Фетч, бесстрастный и неумолимый, подошел к барду вплотную. Рука в перчатке снова метнулась к Моррисону и схватила его за грудки, подтягивая ближе. Моррисон оборвал песню и, непочтительно и дерзко ухватив голову-тыкву обеими руками, поцеловал пугало прямо в прорезь рта.
— Довольно!
Среагировав на усталый тихий голос, Джек Фетч мгновенно отпустил Моррисона, сделал шаг назад, вытянул руки по швам и замер в ожидании новых приказов. Моррисон, успокаиваясь, глубоко вздохнул и повернулся взглянуть на возникшую на пороге двери фигуру. Со смесью привязанности и недовольства на барда смотрел Дедушка-Время: на нем были длинный мягкий восточный халат с поясом, сандалии, бусы и тюрбан. Седые волосы падали на плечи, а длинная борода была аккуратно заплетена. Он выглядел как настоящий гуру шестидесятых, и таким его Моррисон видел всегда. Вот только сегодня Время казался настолько старым и слабым, раздавленным бременем свалившихся лет, что Моррисон был шокирован.
— Большинство людей способны понимать намеки, — строго сказал Время. — Мне недосуг говорить с тобой, Шин. Идет беда, и я должен приготовиться встретить ее. Об убийствах я знаю, как знаю и о Бесе. Это все подождет. Я, однако, не уверен, что в состоянии разрешить эти проблемы. Есть во Вселенной силы, противостоять которым я не властен. Прости, Шин. Ступай домой. Здесь ты ничего полезного сделать не сможешь, а сам я делаю все, что в моих силах. Кстати, о Фэйрии я тоже в курсе. Не уверен, что ты до конца понимаешь, чтоты выпустил на свободу в стране-под-горой. Но позже поймешь. Прощай, Шин. Если нам с тобой суждено выжить после того, что ждет нас, мы обязательно встретимся и потолкуем.
С этими словами он исчез так же внезапно, как и появился. Джек Фетч тихонько развернулся и вышел из кабинета. Моррисон и Мэд переглянулись.
— Похоже, он не шутит, — проговорила Мэд.
— Похоже, ты права, — в тон ей пробурчал Моррисон, опустившись на колени подобрать разбитую гитару. Было ясно, что ремонт ее уже не спасет, и пару секунд бард прижимал инструмент к груди, как мертвое дитя. Затем встряхнул головой, и гитара исчезла. Поднявшись на ноги, Моррисон взглянул на Мэд и пожал плечами. — Похоже, я зря сюда шел. Время знал наперед все, что я собирался сказать. И ответы его трудно назвать утешительными, зато я хотел пообщаться со Временем — и пообщался. Думал, поторчу у него в кабинете, подурачусь — ну, так просто, чтобы позлить его… Теперь вижу, торчать здесь забавы ради смысла нет. Да и некогда. Разве что ты предложишь мне чуть задержаться, а, Мэд?
— Как-нибудь в другой раз, — ласково улыбнулась девушка.
Моррисон коротко рассмеялся, послал ей воздушный поцелуй и направился к двери. Мэд смотрела ему в спину, а когда он уже был на пороге, кашлянула. Шин остановился и обернулся. Мэд внимательно смотрела на него.
— Тебя ведь зовут не Шин, так?
— Так, — кивнул Моррисон. — Не Шин. — Ухмыльнувшись, он повернулся и быстро вышел в коридор, оставив за спиной послезвучие своего голоса [17].
Только что Джеймс Харт шагал по улице, а Друг-тень крутился вокруг его ног, как не в меру энергичный щенок, как уже в следующее мгновение он очутился на пляже. Харт замер и заморгал, давая миру шанс вернуться на круги своя, однако реальность меняться упорно не желала. Он стоял на галечном пляже, простиравшемся влево и вправо покуда хватало глаз, а прямо перед ним расстилался гладкий, без морщинки, серый покров океана, поблескивающий под полуденным солнцем. Ни волн, ни ветерка — лишь вкрадчивое шипение прибоя, накатывающего с неторопливо-усталым равнодушием. Воздух был прозрачен, чуть заметно прохладен — лето клонилось к закату. Высоко в небе дрейфующей тенью плыла чайка и жалобно кого-то звала. Харт подумал, что это самый горестный звук, который ему приходилось слышать. Мысль отчего-то показалась ему знакомой — будто думал об этом он не впервые.
Не впервые. Сам пляж Джеймс не узнал, но твердо был убежден, что уже слышал о нем. Он был уверен, что бывал здесь прежде — во время, которое оказалось для него потерянным: первые десять лет детства. Может, родители привозили его сюда на летних каникулах. Чем больше Джеймс осматривался вокруг, тем больше это место становилось знакомым.
Он медленно брел по пляжу, под ногами скользила и хрустела галька. До него вдруг дошло, что он воспринимает все удивительно спокойно, но таков был Шэдоуз-Фолл. Чуть побудешь здесь — и тебя уже трудно чем-то напугать или удивить. Харт прошел мимо мелкой лагуны-лужи, отделенной от океана каменной грядой, и, вздрогнув, как от толчка, от возникшего вдруг дежа-вю, опустился рядом с ней на колени. Ярко-оранжевая морская звезда лежала на дне, притворившись мертвой. Угрожающе покачал клешнями крохотный, не больше дюйма краб, готовый сорваться и удрать при первом же резком движении человека.
— Я был здесь раньше, — тихо сказал Харт.
— Конечно, был, — оживленно подхватил Друг, вскарабкавшись ему на спину и глядя через плечо в лужу. — Каждое лето тебя привозили сюда родители. Ты любил сидеть вот здесь и бросать в воду камушки. А я никогда не мог уловить смысла в этом занятии. Как будто не было других способов наказать океан…
— Как называется это место? — перебил Харт, подняв камень и задумчиво взвесив его в руке.
— Здесь я пас. У меня всегда была слабая память на имена и названия, да и лет-то прошло…
— Ладно, попробуем второй вопрос: какого черта мы здесь делаем?
— Это я вызвал тебя, — прозвучал неторопливый знакомый голос. — Нам есть что сказать друг другу и что обсудить. Кроме того, у нас с тобой — хоть я и ненавижу эту фразу — времени в обрез.
