Кроме всего прочего, я верю еще и работе. На протяжении многих лет впечатления свои я проверял тем, как мне пишется. А о нашей сборной я писал больше и чаще, чем о какой-либо иной команде, пережил с ней самые памятные свои футбольные радости и огорчения и журналистские недоразумения, неприятности и удачи. В качестве спецкора я был свидетелем ее выступлений на трех чемпионатах мира. В крошечной раздевалке старого парижского «Парк де Пренс» июньским дождливым вечером гладил серебряную амфору – Кубок Европы. На матчах сборной сидел в ложах прессы стадионов Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, разных городов Европы и Южной Америки. Этой команде я обязан знакомству со многими мастерами и тренерами, обязан знаниями о футболе. Все мы в равной мере пристрастны к нашей главной команде. И все-таки возьму на себя смелость вымолвить, что я один из немногих, кто тесно связан с ней, как у нас принято говорить, по работе, непрерывно на протяжении всей ее истории, с 1952 года.
Так вот, в прежние годы сборная мне как журналисту, обязанному передавать в газету материал о матче, то нравилась, то не нравилась, но всегда удавалось проследить ее планы и замысел, всегда легко было различить и понять, что у нее получалось, а что срывалось. Одновременно с событиями на поле отчетливо вырисовывался и будущий отчет. Я зная, что напишу. И знал всегда, что пишу о сильной, мощной команде, что нет нужды с ней нянчиться и миндальничать, что ей полезны не экивоки, а правда в глаза.
Летом 1972 года, во время Олимпийских игр в Мюнхене, я впервые обнаружил, что не улавливаю, как играет сборная, чего добивается, как строит игру. О своем затруднении рассказал я капитану команды Муртазу Хурцилаве и услышал в ответ: «Мы и сами не знаем, как играем». Моя профессиональная тревога улеглась, а тревога за сборную выросла.
А прогремел колокол тревоги в 1970 году, в дни мексиканского чемпионата мира на стадионе «Ацтека». И опять-таки я почувствовал это на себе, сначала на себе, а уже потом явились аргументы и обоснования. В ложе прессы от меня прятали глаза знакомые чужеземные журналисты, те, кто перед матчем в буфете, за кофе в бумажных стаканчиках, подтрунивал над осторожностью моего прогноза и во всеуслышание заявлял, что ни чуточки не сомневается в победе советской команды. Они знали, что до этого она пять раз без осечки, довольно непринужденно одолевала уругвайцев. Я в глубине души был с ними согласен, а осторожничал лишь потому, что так полагается в день матча. И вот, когда все кончилось, они недоуменно пожимали плечами и обменивались коротенькими репликами, смысл которых сводился к тому, что советскую команду не узнать. И были они раздосадованы, словно их обманули, и не по той причине, что симпатизировали нашей команде, а потому, что, будучи и впрямь знатоками, не любили грубо ошибаться. Я пережил тем вечером то тягостное одиночество, которое испытываем все мы после беспросветного, удручающего поражения, когда ничто не способно отвлечь и развлечь, и уехал со стадиона в последнем пустом автобусе.
Любое поражение отбрасывает тень. После иных нетрудно утешиться, сами собой набегают оправдания и веришь, что уж в другой-то раз ничего подобного не случится. Тут не видно было смягчающих обстоятельств. Даже то, что единственный гол был забит в дополнительное время в странной, нелепой ситуации (мяч побывал будто бы за линией, после чего был послан к воротам, а наши игроки приостановились, ожидая свистка, судья же ничего не заметил), скорее обернулось против нас, чем за нас, потому что дало повод отвлечься от сути происшедшего и разглагольствовать и судачить о невероятном, если не преступном промахе судьи, о судьбе протеста и вообще взять под сомнение результат матча.
Между тем матч был проигран по всем статьям. После того как на третьей минуте В. Хмельницкий упустил возможность ударить с близкого расстояния, на протяжении остальных ста семнадцати минут наша команда не создала ни единого голевого эпизода, и лишь потому, что неведомо по какой причине испугалась, сжалась и разрешила противнику себя атаковать. Уругвайцы, помнившие, что им прежде доставалось на орехи от нашей сборной, сами изготовились к защите и долго не верили, что инициатива им отдана за здорово живешь, без какого-либо тайно задуманного возмездия. Во втором тайме они, правда, осмелели, но не настолько, чтобы матч мог быть выведен из нулевого состояния. Это был, к нашему стыду, единственный пустой и нудный четвертьфинал чемпионата.
Причину провала не отыщешь ни в ошибках руководителей команды, ни в пяти защитниках, находившихся в составе, ни в недостаточной квалификации отобранных игроков (для победы над уругвайцами ее должно было хватить), ни в жаре, ни в высоте над уровнем моря, ни в усталости. Мы увидели команду с надломленной волей, потерявшую уверенность в себе, а потому цеплявшуюся за оборонительную соломинку.
Что положение именно таково, мы вскоре убедились со всей непреложностью, которую способен преподносить футбол. Последовала длинная череда матчей, где игра нашей сборной выглядела пассивной и выжидательной. Атака добровольно приносилась в жертву обороне, стратегической кульминацией становилось удержание либо нулевой ничьей, либо минимального преимущества. Малодушие превращалось в черту характера команды. Альберт Шестернев, один из гвардии бесстрашных и самолюбивых, рассказал как-то мне, что его взяли в оборот знакомые иностранные футболисты упреками: «Что вы перестали играть? Почему взялись мешать играть другим?» Шестернев рассказывал это не как анекдот – без улыбки, с болью.
Не хочется вспоминать череду этих матчей, да нужно. Год 1971-й – на стадионах Белфаста и Севильи. Год 1972-й – на стадионах Белграда, Мюнхена, Парижа.
Год 1974-й – на стадионах Одессы и Дублина. Это был спуск, каждый матч – ступенькой ниже. Чуть лучше команда выглядела, играя дома, но ведь это при заведомом условии, что противник «чувствовал себя обязанным» несколько стушеваться.
Мы и в прежние годы не скупились на упреки, привередничали, нас сердили всякого рода просчеты и несовершенства. Но в чем никогда нельзя было отказать нашей сборной, так это в решительности, твердости, безбоязненности, в готовности вести наступление, что она считала своим предназначением. В 1961 году, будучи на отборочном матче чемпионата мира в Осло, я выразил и в газете и в беседах с игроками и тренерами неудовольствие игрой, хотя у сборной Норвегии наши тогда выиграли 3:0. Кто-то со мной согласился, кто-то возразил, что «матч проходной и нет нужды судить строго», кто-то ворчал, что «на журналистов не угодишь». Но у меня не было ощущения, что я зря придираюсь к победителям, в них тогда видели соискателей «Золотой богини».
Вспоминаются случаи, когда сборная подвергалась разносу за то, что, атакуя все девяносто минут, либо ничего не забивала, либо в наказание за тщетные хлопоты еще и пропускала гол и проигрывала. Мы требовали крупного счета, убедительных побед, совершенства атакующих маневров. О том, чтобы намеренно уходить в оборону, и речи быть не могло, такая игра способна была привидеться разве что в беспокойном сне.
Легко установить, что последний раз сборная сыграла весь матч от начала и до конца в атакующем стиле, с воодушевлением в 1968 году в Лужниках со сборной Венгрии, когда требовалось победить 3:0, что она и сделала как по заказу. Потом такую ее игру видели урывками – то тайм, то минут двадцать-тридцать.
Что же стряслось, из-за чего сборная начала терять лицо?
Наиболее употребительная версия состоит в том, что в судьбе сборной, как в зеркале, отразились узкие места клубного футбола. Эта версия сделалась прямо-таки аксиомой, в справедливости которой даже как-то неприлично усомниться. Я и не намерен ее отвергать, ибо убежден, что в общем виде она верна. Однако «прямая пропорциональность» применительно к нашей сборной не выглядит такой уж бесспорной.
«Да, наши футболисты в последние годы играли хуже, чем прежде, а в отдельных встречах просто из рук вон плохо… Мы по-прежнему можем и должны упрекать наших футболистов за пробелы и упущения в тактике и в технике (особенно за неумение бить по воротам)… Мастерам футбола пожелаем играть так, чтобы расплатиться с долгом, в котором они оказались перед многомиллионной аудиторией…»
Эти строки не из вчерашней газеты – я позволил себе привести выдержку из своей статьи в «Советском спорте», напечатанной в сентябре 1953 года. Между тем именно в том сезоне формировались мастера, которым вскоре предстояло в составе сборной команды одержать громкие победы на международном фронте.
Не возьмусь утверждать, что сезон 1953 года был хуже или лучше любого из тех последних сезонов, которые еще свежи в памяти. Сопоставлять игру сегодняшнюю с игрой четвертьвековой давности – дело зыбкое, если не напрасное. Кроме всего прочего, растет и наша взыскательность, более сведущей становится широкая публика. Однако и «долг перед аудиторией», и «неумение бить по воротам», и то, что «играли хуже, чем прежде», – все это знакомо нам и сегодня. И тем не менее беды клубного футбола не помешали в свое время созданию сильной сборной.
