— А… если нет?
— Оставайся, — сказало чудовище. — Но тогда знай, что шлюшка Бестужевская и щенок её до утра не дотянут… и этот вон. Твой избранничек. Он ведь тоже не усидит? И ладно. У Бестужевых кровь хорошая. Крепкая. Самое оно, чтобы Её порадовать…
Чудовище вскинуло руку.
— Идем, — сказало оно. — Камушек не потеряй, девонька. Хотя… вряд ли у тебя теперь выйдет.
Многое стало ясным. Во всяком случае то, что касалось не тайн мироздания, но его, Николая, странной привязанности к одной весьма конкретной ведьме.
Это не любовь.
Это… больше, чем любовь.
А ведь отец то ли предупреждал, то ли, наоборот, желал успокоить. Мол, не спеши. Тьма сама выберет. Выбрала.
И… Николай разочарован?
Расстроен?
Как бы не так. Он давно уже свыкся, сросся с той своей, другой частью, о которой большинство думает, будто это та же сила, что и у остальных. Может, конечно, она и та же, Николай в конце концов не всеведущ, может, и стихийники тоже вот так.
Может.
А у него тьма. И предопределенность. Ведьма, которая вовсе не ведьма. Теперь ведьмин отворот слетел, слез старой кожей, позволяя силе вернуться. И та, беспокойная, истосковавшаяся, клубится по-за спиной хозяйки. То крылья сложит, то стечет туманом.
Сила переживает.
И Николай тоже переживает, ибо тот, кто смотрит на них, силен. Он тоже из истинных, из тех, кто знает правду: тьма живая.
Разная.
А еще она сама выбирает, кому служить. И та, что обжила старика, давно уж сроднилась с ним. Она жалеть не станет. Она… будет оберегать его.
Справится ли Николай?
Сложно сказать.
Но пока он просто взял ведьму, что перестала быть ведьмой, за руку. И сказал:
— Мы вытащим их.
— А то… я же не злой, — старик услышал, но оборачиваться не стал. Он шел медленно, тяжко, опираясь на кривую, какую-то опаленную палку. Но Николай подозревал, что слабость эта — иллюзия.
Многое иллюзия.
— Мне лишние смерти ни к чему. Договоримся, и все сладится. Ты мне вот игрушечку эту, я тебе твою тетку с племянничком… и даже суженого не трону.
— Так уж и не тронете?
— А на кой оно мне? Бестужев, конечно, еще тот поганец, но за свою кровь… все мы за свою кровь держимся.
Правду сказал. Некроманты вообще стараются не лгать без нужды. Тьма этого не любит.
— Тогда как все-таки получилось, — Николай погладил бледную руку ведьмы.
Не ведьмы.
Уже не ведьмы.
Никогда не ведьмы. Именно поэтому и остановился он тогда, на ступенях. Тьма учуяла слабое эхо той, другой, себя. Пусть спрятанной за ведьмиными заклятьями, спеленутой, запертой.
Но услышала.
— Получилось… так и получилось… твой отец всегда-то был охоч до баб… жена терпела. Разумная женщина. Жаль, что преставилась, уж с ней не думал… вышло так оно. Так вот, и в университете этом… а что, рожа смазливая, подать себя умеет. Вот и не было отбоя. То одна, то другая, сами ноги раздвигают.
— Вы…
— Не знаю, чего уж там у них приключилось. Верю, что матушка твоя надеялась на большее, но вышло, что вышло. Я про роман не знал.
— Так уж и не знали?
— Неужто думаешь, девонька, у меня дел иных нет, кроме как за девками сына приглядывать? Чай, невеликое дело. Потому-то и о тебе я знать не знал, пока… та история не приключилась.
— Какая?
От усадьбы отошли в лес, и лес этот раздраженно загудел. Ему не нравилась тьма, и люди тоже не нравились, особенно один.
Николай и сам бы от него избавился, но что-то подсказывало, что не выйдет.
— Позвонил мне знакомец один… хороший человек, благодарный. И сказал, что младшенький мой засветился в одном деле. Нехорошем деле… об убийстве… имя назвал потерпевшей, да только оно мне ничего не сказало. А еще добавил, будто делом Бестужев весьма интересуется. Что вроде бы убитая кем-то там доводится нынешней пассии Бестужева. Вот так-то…
Ведьма не пыталась вырвать руку.
Шла.
Задумчивая. Сосредоточенная. Сжимающая в руке темный-темный камень, от которого фонило силой и так, что собственная Николая тьма приходила в немалое волнение.
— Пришлось заниматься. Конечно, мне говорили, что связался Андрюшенька с нехорошими людьми. И случалось его… выручать, но вот одно дело слышать, другое — видеть, во что он превратился. И ничтожество ничтожеству рознь, деточка.
Пришли.
Николай ощутил это раньше, чем по взмаху стариковской руки закружили листья. Под листьями обнаружился камень того древнего вида, который разом пробуждает мысли о нехорошем.
— Становитесь. И не надо трястись, дурного не случится. Иначе в храм не попасть, — старик махнул рукой.
На камень уместились, правда, теперь Потемкин стоял близко, на расстоянии вытянутой руки. От него остро пахло смертью и болью, и тьма отползла, признаваясь в собственной слабости.
А ведь он… не просто старик.
Сколько ему?
Сотня лет? Больше?
Или, наоборот, меньше? Проклятье. Никогда-то Николай подобным не интересовался. А теперь вдруг вперился взглядом в это изрезанное морщинами лицо, пытаясь угадать возраст.
Не вышло.
Зато камень полыхнул силой и… они провалились. То есть, это походило на падение, но им не являлось. Будто дрогнула, полетела вниз кабина невидимого лифта, остановившись где-то там, в глубине.
В пещере.
Огромной пещере, освещенной факелами.
— Вот и прибыли… вы, детоньки, оглядитесь… а я… Алексашка! — громкий голос заполнил пространство. — Ты где, поганец? Иди с сестрой поздоровайся. Никакого воспитания!
Алексашка Потемкин выглядел… измученным.
Истощенным.
И тьма его уже не была тьмой, скорее серым туманом, рваным облаком, окутывавшим фигуру.
— Вот… обнимитесь.
— Воздержусь, — сказала Маруся. — Извините.
— Ничего… будет еще время, попривыкнете. Так вот, этот дурак и рассказал мне, что случился у него романчик, да ладно бы только он, но привел оный роман к последствиям, которых нормальные люди избегают, озаботившись применением специальных средств. Что денег он девице дал да и забыл о ней на пару лет. А после она возникла вдруг и попросила помочь. Дар у дитяти пробудился, да ранний, сильный. С таким непросто сладить. И этот идиот вместо того, чтобы прийти да покаяться, решил дар запечатать.
Старик укоризненно покачал головой.
А Николай огляделся.
Пещера… определенно искусственного происхождения. Слишком уж правильная она. Два круга, смыкающиеся друг с другом. Первый — метров сорок в диаметре.
Гладкие стены.
Ниши… но пустые. Факелы, закрепленные между нишами, подчеркивают эту пустоту. Что там стояло? Статуи? На полу остались камни, но немного, то ли изначально статуи убрали, то ли разбили, а камни выбросили, приводя храм… в порядок?
Относительный.
Пол гладкий, выложен плитами, но подогнаны они друг к другу весьма плотно. И знаки, высеченные на камне, уцелели. Эти знаки складывались в сложный рисунок, отдельные элементы которого были вполне узнаваемы, но вот общий смысл ускользал.
Николай отметил и алатырный камень. Темный, гладкий, огромный, на таком не то что одного — дюжину человек уложить можно. По краям камня виднелись русла дорожек для стока крови, которые уходили в пол. И… кому бы ни был храм посвящен, божество явно не относилось к добрым.
Впрочем, иначе тьма не чувствовала бы себя в этом месте столь спокойно.
— Запечатал… я сам смотрел. Хорошие печати. Крепкие. Чудом ты выжила, — сказал старик, усмехаясь.
Вторая пещера, тоже круглая, примыкающая к первой, терялась в сумраке.
— Вы… меня нашли?
— Как было не найти. Должен же был я поглядеть, авось бы и вышел толк.
— И как? — спросила Маруся с вызовом.
— Решил, что не выживешь… оно, конечно, жаль, да только печать он поставил намертво. И знал, поганец, что творит. А уж что старуха твоя да жрица способ нашли, так то повезло…
— То есть, вы… вы знали, где я?
— Знал.
— И… кто я?
— Тоже знал… браслетик-то твоя матушка приметный весьма отдала. Андрюшке. А этот дебил им с людишками расплатился дрянными. И те людишки подсказали, что наверняка иные есть украшеньица. Вот и порешил он их вытряхнуть. Деньжат ему было обещано немало, да…
