– Эй, канаты, ко мне! – закричал Ром-мальчик, и канаты послушно поплыли к нему.
Едва они коснулись одной грани колодца, как тут же вместе с вцепившимся в них Ромом-мальчиком перекинулись к другой. Канаты заплясали и запрыгали по всему колодцу, и за них крепко держался Ром.
"А где же тот третий?" – сам себя спросил он, всматриваясь в третью грань колодца.
Третья грань с загадочным отражением была пустой. Возможно, канаты так прыгали по колодцу, что зацепили и третье отражение, хотя оно и стояло к ним спиной. А возможно, оно соединилось с мальчиком каким-то другим, только ему ведомым способом. Как бы то ни было, Ром снова стал самим собой. Теперь он почувствовал, что избежал смертельной опасности остаться здесь навсегда, и ему вовсе не хотелось утруждать голову размышлениями – кем же все-таки был тот третий. Ему вполне хватало впечатлений после того, как он побыл тремя отражениями, одно из которых оказалось к тому же девчонкой. Грудь Рома, хотя его сердце было по-прежнему потерянным, теперь жгла ненависть к ведьме. "Я с тобой еще посчитаюсь, Алина!" – думал Ром, и глаза его хищно блестели.
Нужно было выбираться из колодца.
– За дело, абордажные крюки! За дело! – закричал мальчик. – Спины будущих поколений заждались вас!
Канаты натянулись, и Ром, хлопнув, как пробка, вылетел из колодца.
Он очутился в тихой, благоухающей дремлющими травами долине. Солнце еще не взошло, но небо уже расцветало, радуясь его приближению. По всей долине – от горизонта до горизонта – бесшумно плыли странные фигуры. Они были бело-зеленого цвета, словно ягоды незрелой клубники, и прозрачные, как весенние сосульки. "Ах, вот как выглядят еще не рожденные поколения!" – подумал мальчик, с любопытством всматриваясь в них. Но любопытство его быстро пропало – каждый, еще не рожденный человек, был безлик и похож на другого. Нельзя было даже определить, кем он будет – мужчиной или женщиной. Когда фигуры прихотью ветерка соприкасались, раздавался негромкий жужжащий звук, и в травы, будто невидимая фреза прошлась по невидимому металлу, сыпались зеленоватые искры.
Про себя Ром отметил, что фигуры грядущих поколений плывут по долине как-то неподобающе грустно, словно не догадываясь о своем предстоящем рождении. Или же догадываясь, но отнюдь этому не восхищаясь. Так уныло бредет к доске не выучивший урок под пристальным взором строгой учительницы.
Следом за фигурами в направлении горизонта, из-за которого должно было взойти солнце, тянулись воображаемые канаты с воображаемыми абордажными крюками, спасшие мальчика. Теперь их пути лежали сквозь травы, но травы этого не замечали. Как не замечала птица, спящая с открытыми глазами и с зернышками утренней росы на хохолке и крыльях.
Вдруг один из канатов натянулся, что-то щелкнуло, и через голову Рома перелетел маленький предмет. Мальчик быстро обернулся и увидел перед собой странного незнакомца. Он был в строгом сером костюме, галстуке и обут в высокие сапоги. Но главная странность заключалась не в его одежде, а в том, что голова и туловище незнакомца были обращены в одну сторону, а ноги, вопреки анатомической логике, – в другую. Незнакомец смотрел на Рома выпученными, будто только что хлебнул кипятку, глазами и держал в руках костяную пуговицу с медным ободком.
– Кто ты? – спросил Ром.
Вместо ответа незнакомец изумленно посмотрел на пуговицу и сказал:
– Вот поймал. Пуговица. Летучая.
– Как же, поймал бы ты меня, если бы я сама того не захотела, – сказала пуговица.
Незнакомец небрежно сунул пуговицу в карман, провел рукой по волосам, желая привести их в порядок, но на самом деле еще более их взлохмачивая и откашлялся, как это обычно делают, когда хотят сказать нечто значительное:
– Моя фамилия Ой-ой-ой, – сказал он и снова откашлялся. – А имя мое Йо-йо-йо. Так меня зовут все мои многочисленные родители.
– Как это – многочисленные? – удивился Ром. – У каждого человека только двое родителей. Или ты, может быть, из грядущего, где все по-другому?
– Насчет грядущего ничего сказать не могу, бывать там никогда еще не доводилось, но родителей у меня действительно немало. Можно сказать, хоть пруд пруди. Подавляющее их большинство – дворники и нефтяные магнаты. Иной раз попадаются среди них инженеры, а также повара, торговцы недвижимостью и галантереей. Есть даже один доктор и кастелянша, которая, впрочем, раньше была известной дрессировщицей львов, – не без гордости сказал Йо-йо-йо.
Не давая Рому времени обдумать услышанное, Йо-йо-йо сообщил, что по профессии он бухгалтер, работает коммивояжером и заодно дирижером, а числится плотником, хотя все убеждены, что на самом деле он фотограф топ-моделей. Йо-йо-йо заявил также, что ему девяносто семь лет от роду, но никто не может дать ему на вид больше пятнадцати.
– Если ты не веришь, посмотри свидетельство о моем рождении! – с жаром воскликнул он и вытащил из рукава потрепанную бумажку, на которой был нарисован дом с колоннами, а внизу написано: "Дом, удостоившийся славного рождения".
– Теперь-то ты убедился, что мне семьсот лет? – спросил Йо-йо-йо и, словно ошеломленный таким своим почтенным возрастом, с изумлением оглядел себя.
Затем он тряхнул головой, как бы отгоняя нахлынувшие мысли, и стал сетовать, что все в его жизни происходит не так, как ему хочется, а наоборот.
– Посмотри на мои ноги! – воскликнул Йо-йо-йо. – Из-за их необычной направленности я вынужден ходить в сапогах, потому что не могу завязать шнурки на штиблетах, которыми, как назло, забиты все полки в моем доме. Да что сапоги! Все не так, все наоборот в моей жизни! Стоит мне захотеть спать, ноги против моей воли сами собой начинают плясать, когда же я захочу сплясать и спеть, то почему-то мгновенно валюсь с ног и засыпаю, а если вздумаю прогуляться, дороги встают на дыбы, и я падаю ничком на землю. С таким исключительным телосложением мне была бы самая стать поступить в учителя, – неожиданно закончил свою речь Йо-йо-йо.
– Это почему же? – с любопытством спросил Ром.
– Потому что я всегда вижу, куда сажусь, и ученики не смогут подложить мне на стул кнопку. А еще из меня вышел бы непобедимый боец, потому что я могу наносить удары во всех направлениях сразу.
– Может быть, желаешь еще что-нибудь добавить? – поинтересовался Ром.
– Разумеется. Желаю добавить перцу и соли в суп. Вот только жаль, что я его уже съел вчера. – Йо-йо-йо на мгновенье задумался, а затем, бодро встрепенувшись, попросил: – Стукни-ка сперва мне по загривку, а потом – по мордасам! И затем уж давай пинков! Главное – пинков не жалей!
– Зачем?
– Таким образом, ты, как говорится, задашь мне перцу. И от этого вчерашний суп покажется вкуснее.
– Положим, что это так, – сказал Ром. – Но как я смогу добавить соли в суп, который ты съел вчера?
– А ты, когда будешь задавать мне перцу, отпускай соленые шуточки, – предложил Йо-йо-йо.
– Это какие же?
– Ну, например, вот тебе, вот, толстозадый обормот! – Йо-йо-йо с энтузиазмом принялся изображать пинки. – Получай по толстому гузну, глупый баран!
– От таких шуточек в супе разве что баранины, а не соли прибавится, – предположил Ром.
– Баранины? Что ж, превосходно! Я как раз собирался позавтракать. Нет ничего приятнее, чем лакомиться бараниной при первых лучах восходящего солнца. – Йо-йо-йо в нетерпении посмотрел на показавшийся из-за горизонта краешек солнца. – Эй, ну что ты там канителишься, выходи быстрее! Я уже истосковался по баранине!
Едва он это произнес, солнце двинулось назад и в долине стало темнеть.
– Эй, хватит валять дурака! Я хочу завтракать! – закричал Йо-йо-йо и бросился догонять солнце, которое, не успев взойти, уходило назло ему. Бежал Йо-йо-йо оригинальным способом – задом наперед, осыпал солнце бранью вперемешку с требованиями продолжать восхождение и при этом со злостью смотрел на Рома.
Примечательно, что, чем быстрее бежал Йо-йо-йо, тем темнее становилось вокруг.
"Ему нужно было бы захотеть позднего ужина, – подумал Ром. – И тогда наверняка все было бы в порядке".
Мальчик побежал вслед за Йо-йо-йо, чтобы дать тому дельный совет, но вокруг сгустилась такая темнота, что отыскать в ней бедолагу было совершенно немыслимо.
Между тем на небо высыпали звезды, а вокруг Рома стали загораться электрические огни. Сначала едва видимые, они постепенно набирали силу и превращались в светящиеся вывески, растекались светом по окнам домов и двигались вместе с автомобилями. Долина, только что окружавшая мальчика, исчезла, словно ее и не бывало. Так исчезает платок или колода карт в руках ловкого фокусника. Ром стоял на тротуаре городской улицы у летнего кафе, сочившегося розовым светом и медленной музыкой. Под тентами за блестящими пластмассовыми столами сидели праздные молодые люди.
И вдруг почудилась среди них Рому ведьма. И вздрогнул он, подобно черному зеркалу ночного пруда, когда испуганной гурьбой осыплются в него лепестки цветущей вишни, сорванные неведомым ветром. И вздрогнуло бы беспечное кафе, со звоном посыпались бы чашки и бокалы, опрокинулись и затрещали бы стулья под ногами смятенных людей, если бы могли они видеть того, кто приближался к ним из темноты. Глаза его горели холодным волчьим огнем, а на руках распускались кривые железные когти. И не было в нем ни надежды, ни пощады. Бесшумный, как полет совы, нырнул он в кафе и скользнул к дальнему столику…
