– Манулий! – повернув голову, невольно воскликнул мальчик.
Может быть, он и не узнал бы своего врага в обуглившемся и растрескавшемся стволе с ветками, кое-где покрытыми чешуйчатой кожей. Но как он мог не узнать золотую иглу, уколовшую плечо. Острый ее конец медленно двигался по золотому ободу, вросшему в ствол и напоминавшему обод часов, а тупой – торчал из-под одеревеневшего века Манулия.
– Ты еще не успокоился! – и мальчик выдернул иглу из-под века мага.
Игла была холодная, будто не из глаза извлеченная, а из глубокого подземелья, куда не проникает свет. И там, где должно было находиться иголье ушко, мерцал гладкий черный камень, в который превратился неистовый взгляд мага, пытавшегося, но так и не сумевшего принести в мир людей зло.
Мальчик попробовал выдавить камень из ушка – напрасные старания. Рассердившись, Ром ударил иглой по жилистому корню, бывшему прежде ногой мага, но камень по-прежнему оставался в игольем ушке, словно прикипел к нему.
– Что, не получается? – ехидно поинтересовался странный зверек, выползая из-под корня. Размерами зверек был не больше крота, а крохотная его мордочка с голубыми бусинами глаз напоминала бульдожью.
Ром протянул руку, чтобы погладить зверька, но, едва рука коснулась пушистой шерстки на его спине, зверек уменьшился и стал не больше жука или наперстка.
– И не пытайся даже – все равно не получится, – чуть слышно прошипела крошка.
– Это почему же?
– Куда тебе, такому жалкому и ничтожному, совладать с камнем.
– Это я-то жалкий и ничтожный? – Ром рассердился. – Уж кто бы говорил!
– Я вот размышляю – куда тебя можно употребить? – промолвил зверек, подрастая. – Разве что – положить вместо обычного льда в коктейль? Ради охлаждения напитка. Хотя бы так ты мне послужишь.
– Меня в коктейль?! Вместо обычного льда?!
– А ты есть всего лишь жалкий кусок льда. – зверек, размерами он теперь мог бы сравниться с дворняжкой, посмотрел на Рома немигающими пустыми глазами. – Пожалуй, ты будешь хорош в деле охлаждения напитков. Или сделать из тебя ледяную горку? – он на миг задумался. – Я бы ездил по тебе да поплевывал на тебя, чтобы лучше скользило.
– Да кто ты такой?! – в гневе вскричал Ром и замахнулся иглой на дерзкого собеседника, который был ростом уже с быка и скалил на мальчика кривые желтые клыки.
– Я большой дракон, хозяин невиданного леса! – зарычал зверь, продолжая расти прямо на глазах.
Брызнули осколками кусты, застигнутые врасплох стремительным натиском растущих членов чудовища, закачался и застонал невиданный лес под их страшным напором.
– Что ты делаешь в моем лесу?! заревел дракон и из пасти его хлынул черный огонь.
– Ищу золотой ананас. – сказал Ром надменным голосом и крепко сжал в руке золотую иглу, приготавливаясь к бою. – И никто мне в этом не помешает! Даже сотня таких чудовищ!
Напрасно мальчик готовился к сражению с драконом. Никакого сражения не получилось. Дракон вырос до таких невероятных размеров, что проглотил соперника, как какую-нибудь былинку и, наверное, даже не почувствовал отчаянных ударов, наносимых ему иглой. Однако Ром не собирался сдаваться. Благополучно избегнув ударов зубов, он скатился по горлу зверя в его живот и вознамерился было колоть врага изнутри. Но колоть было нечего и пробиваться некуда. Видимо, вместе с Ромом чудовище поглотило целую вселенную: кругом расстилались туманные луга, испещренные ручьями и реками, вдали под розовым небом среди клубящихся облаков возвышались горы. И ничто здесь не напоминало живот чудовища. Рядовой пейзаж, каких на земле тысячи. Но все-таки, было в этом пейзаже нечто невыразимо томительное и щемящее. Обычный человек, окажись здесь на месте снежного мальчика, ничего бы этого, пожалуй, и не почувствовал, но Ром испытывал мучительную жажду забвения. Ему хотелось упасть ничком в высокие серебристые травы, чтобы только ничего не видеть и не слышать.
"Где-то совсем близко золотой ананас" – внезапно, будто пораженный молнией, подумал мальчик.
Прохладный лист коснулся его щеки, и он увидел прямо перед собой родник с живой водой. И золотой ананас. Он весь светился, прорастая сквозь черную глубь родника тугим блестящим стеблем.
– Так вот ты где! – воскликнул мальчик и опустился на колени. – Наконец-то я нашел тебя!
Он взялся рукой за стебель и занес иглу над золотым ананасом. И все вдруг качнулось вокруг и в нем самом. Пейзаж невероятным образом оказался вверху, а Ром висел над розовым небом, держась за стебель.
Один удар – и он господин мира. Одно движение – и он господин Алины. Так чего же он медлит? Желанный миг настал.
– Ведьма! – закричал Ром и вонзил иглу себе в руку. Рука его разжалась, и он с криком отчаянья и боли камнем полетел в розовую бездну.
У девочки были серые капризные глаза. И сама она была капризная и непоседливая – то накручивала на свой тонкий пальчик волосы кольцами, то принималась расхаживать вправо-влево и спрашивать: "В конце-то концов, когда же мы отсюда выберемся?"
Этот вопрос она, конечно, задавала мальчику. Ведь не могла же она задавать его тому, третьему, который молча стоял к ним обоим спиной и никогда не поворачивался.
Мальчик задумчиво смотрел на девочку и говорил: "Пока мы все трое лишь отражения, нам отсюда не выбраться".
Да, все трое – девочка, мальчик и тот, третий, были всего лишь отражениями на стенках глубокого трехгранного колодца. И все трое были тем, кого прежде называли одним словом "Ром". И никто из троих не помнил, кто он и как здесь оказался в виде отражения на бесцветной стене трехгранного колодца.
Они забыли, как Ром, вместо того чтобы пронзить ананас, который он так отчаянно искал, вдруг вонзил золотую иглу в свою руку и камнем полетел в розовую бездну. Впрочем, камнем он падал недолго. Возможно, дракон, поглотивший Рома, оказался не таким уж и огромным. Во всяком случае, после недолгого стремительного падения мальчик обо что-то ударился и полетел гораздо медленнее. Сначала он летел мимо окон какого-то небоскреба, в котором суетились, считали деньги и расхаживали люди, потом траектория полета изменилась, и Ром неспешно проплыл над цветущим садом. В саду гуляли розовые лани, а возле кустов роз деловито сновал и щелкал ножницами белобрысый радостный садовник.
Пролетев еще немного, Ром вновь увидел этот же сад. Только теперь он был осенним. Без листьев и ланей, но с тем же радостным садовником, который, выдыхая пар в морозный воздух, накрывал розовые кусты деревянными ящиками.
"Значит, скоро зима", – подумал Ром и… И тут его не стало. Вернее, он стал сразу троими. Но все эти трое были всего лишь отражениями на стенках колодца. И ни одно из отражений, как бы ни перемещалось, не могло даже коснуться другого, потому что грани колодца были разделены черной пустотой.
Впрочем, колодец лишь казался колодцем. На самом деле вверху грани его смыкались, подобно лепесткам заснувшего бутона. Непонятно, как вообще Ром мог упасть в него. Разве что каким-то невероятным образом снизу. Но и внизу грани колодца смыкались. Это отлично знал Ром-мальчик, вдоль и поперек обскользивший все, что только мог. Правильнее всего место, где Ром распался на отражения, следовало бы назвать трехгранной капсулой. Но если это так, то почему в ней светят звезды и месяц?
– Я хочу домой, – захныкала Ром-девочка и тут же потребовала: – Придумай же что-нибудь!
– Эй, приятель! – крикнул Ром-мальчик Рому-третьему, стоявшему к ним спиной. – Может, ты знаешь, где мы оказались и как отсюда выбраться?
Ром-третий ничего не ответил, но как-то странно приподнял плечи. Словно собрался пожать ими в недоумении, но вдруг передумал. И тут…
– Ты слышишь их?! – радостно воскликнул Ром-мальчик. – Так дерзко могут звенеть лишь абордажные крюки!
– Какие еще крюки? – нахмурила брови Ром-девочка.
– Абордажные крюки в спины будущих поколений! Теперь мы спасены!
– А я никакого дерзкого звона не слышу, – сказала Ром-девочка. – Зато я слышу колыбельную песню. И еще – тихий стук спиц. В крайнем случае – вязальных крючков. И уж никак – дерзких и ржавых абордажных крючьев.
– Смотри, вон их канаты! – Ром-мальчик с восторгом смотрел в пустое пространство колодца.
Да, колодец, превративший Рома в тройное отражение, по-прежнему был пуст. И все-таки в нем раскачивались канаты. Они были воображаемые, и потому обычный глаз не смог бы их заметить. Но ведь глаза Рома-мальчика были особенными. И он знал, что только воображаемые канаты могли помочь попавшему в трехгранный колодец. Настоящие, пусть даже самые крепкие канаты тут бы не пригодились, потому что за них никакое отражение не смогло бы ухватиться. Поймать и вцепиться в настоящий канат может лишь то, что есть, а в воображаемый – даже то, чего нет. Это, во-первых. А во-вторых, настоящий канат только сейчас настоящий. Он может сгнить и разорваться в любую минуту, он может лопнуть от чрезмерного напряжения. А воображаемый – никогда! Никакое напряжение, никакие тяжести ему не страшны.
