Через час я вышел из номера и похолодел: человек с ушами-пельменями так и стоял у моей двери. Тут я не выдержал. Я пал ему в ноги, умоляя оставить меня без конвоя. Я заверил, что даром никому не нужен. Пообещал, что до самого концерта никуда из номера не выйду — что сейчас же, на его глазах, запрусь на два оборота и больше никому не открою. Что, на крайний случай, в соседнем со мной номере живет администратор с хорошей мускулатурой, очень похожий на Берию…
Человек с ушами-пельменями выслушал все это, пожал плечами шириной с дверной проем и сказал безо всякого выражения:
— Вы не беспокойтесь. Мне Виталий сказал вас охранять — я охраняю…
В его словах послышалось некоторое многоточие, и вдруг я разом увидел ситуацию в новом свете. Человек-шкаф был на работе. Виталий сказал ему меня охранять, и он меня охранял. Если бы Виталий сказал ему меня убить, он бы меня убил.
Ничего личного.
У меня отлегло от сердца.
Но все равно: когда, как кусок колбасы в сэндвиче, я ходил по Ростову в окружении двух человеко-шкафов, мне было очень худо, конечно.
Апрель 2001-го, концерт в Казани.
У выхода на трап я оказываюсь первым. Дверь открывается, и я остолбеневаю: прямо на летном поле стоит джип, вокруг люди с цветами, а у самого трапа — три девушки в национальных татарских платьях, с чем-то типа хлеба-соли на руках.
Предчувствие публичного позора накрывает с головой. Микроавтобус с надписью VIP с летного поля меня возил, с джипом и охраной меня однажды встречали, но хлеб-соль!..
Я понимаю, что скандал вокруг НТВ поднял мое имя на нездешнюю высоту — и, набравши в грудь побольше воздуха, ступаю на трап.
Краем глаза вижу размазанные по иллюминаторам лица зрителей. Стыдно — ужасно! Иду, глядя под ноги, чтобы как можно позже встретиться глазами со встречающими; судорожно пытаюсь сообразить, что делать с этим хлебом, с этой солью, с этими девушками… Что во что макать?
Так ничего и не сообразив, на последней ступеньке трапа надеваю на лицо радостную улыбку — вот он я, ваш любимый! — и шагаю навстречу всенародной любви.
Девушки в национальных костюмах без единого слова устремляются мне за спину. Я оборачиваюсь. Толпа встречающих суетится вокруг миловидной женщины средних лет, сошедшей по трапу следом. Хлеб-соль, цветы, джип — весь этот публичный позор предназначается ей.
По моим устаревшим понятиям, так в России можно встречать только двух женщин: Аллу Пугачеву и Валентину Матвиенко. Но тут явно какой-то третий случай, и это размывает мои представления о реальности.
Своими ногами бреду с летного поля, и двое суток живу в Казани в тяжелом недоумении. А через два дня на обратном пути в кресло рядом со мной садится — она! И я понимаю, что Господь дал мне шанс восполнить картину мира.
— Простите мое любопытство, — говорю, — но… кто вы?
Женщина виновато улыбнулась и протянула визитную карточку — и картина мира встала на место, сияя новыми красками. Какая там Пугачева, какая Матвиенко?
Генерал налоговой службы, федеральная инспекция!
Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:
— Останкино!
— Сколько?
— А сколько надо? — интересуюсь.
— Ну вообще тут полтинник, — говорит водитель, — но вам…
Он широко улыбается, и я понимаю, что поеду на халяву.
— Давайте восемьдесят? — говорит водитель. — Вы же «звезда».
Частники, стерегущие дурачков на Ленинградском вокзале, чтобы за пятьсот рублей перевезти их на Казанский, давно поняли, что никакой пользы от меня им не будет.
Мои бюджетные расценки они знают наизусть и своего презрения по этому поводу не скрывают.
Однажды я услышал брошенное в спину презрительное:
— «Оплот демократии»! До Сокольников — за двести рублей!
Вот он, классовый подход: раз либерал — должен кидаться деньгами… Эх, был бы я оплотом тоталитаризма — дал бы ему в рыло и реквизировал автомобиль!
Фестиваль в российской глубинке, на природе.
После концерта меня, честно заработавшего свой кусок мяса, кормят в столовой организаторы фестиваля. А за соседним столиком ужинает кампания моих давешних зрителей. Между супом и горячим происходит небольшая фотосессия. Жму руки юношам, обнимаю за талии девушек, улыбаюсь в объектив…
Только принесли мясо, я уже и вилку занес, — подходит к столу еще одна пара.
Ну, надо так надо.
Я приобнял девушку и улыбнулся ее молодому человеку, ожидая, когда вылетит птичка.
Был страшный крик.
Это были совершенно посторонние люди — просто зашли поужинать!
Вопрос девушки в баре застал меня врасплох:
— Вам нужна муза?
Вообще-то, я, конечно, не прочь… насчет музы-то… Только, признаться, представлял себе этот процесс по-другому.
— А вы — муза? — уточнил я на всякий случай.
— Да, — просто ответила она. И тоже уточнила: — Я муза на зарплате…
Звонок раздался на рассвете.
— Вы, наверное, жена Шендеровича, — сказал женский голос в трубке.
— Да.
— Простите, что звоню в такую рань, но я решила: лучше сказать сразу…
Жена от таких слов проснулась мгновенно.
— Я хочу вас предупредить, — сказала женщина на том конце провода. — Я занесла Виктору вирус… Я не нарочно…
Это была редактор Ася — и речь шла о письме, которое она послала мне по мейлу.
…как известно, наша эмиграция обитает давно — еще шанхайско-харбинская, довоенная.
Перед выступлением, разглядев в зале парочку ровесниц Вертинского, я в некоторой тревоге спрашиваю у организатора: а публика вообще-то в курсе жизни на Родине? Про что я тут буду шутить?
Тот, глазом не моргнув:
— Все будет хорошо. Главное, не говорите им, что Брежнев умер…
— Жалко, что вы не привезли книги, — сказал Саша. После выступления в Мельбурне он вез меня в аэропорт. — Я бы на вашем концерте сорок книг продал Изе…
Я уже открыл рот, чтобы попросить у Саши телефон этого замечательного австралийского Изи, готового скупать мои книги оптом, — и только тут до меня дошло, что на последнем слове Саша перешел на английский.
— …сорок книг продал — еasy!
Легко!
Майами. Первая прогулка вдоль океана — и первый же рыбак на берегу оказывается одесситом!
Он меня узнал и приветствовал не только словом, но и полной готовностью к делу, а именно: вынул из пакета рыбу и, обратившись к моей жене, предложил ей:
— Хочешь, я отрежу тебе голову и выну кишки?
Советские представления о всевластии человека из телевизора — совершенно поразительны!
Дело было в «Шереметьево» в середине девяностых.
По залу паспортного контроля толстой змеей лежала очередь из детей, пытавшихся улететь в летние международные лагеря. Хвост все рос, а из полутора десятков пограничных кабинок работало по-прежнему две-три… Духота, раздражение, цейтнот, нервы…
Быстро озверев, я пошел искать какое-нибудь начальство. Но я был не один такой озверевший: в дверях кабинета стоял лично Алексей Архипович Леонов — тот самый, космонавт! — и, судя по багровому лицу, уже довольно давно беседовал со скучающим лейтенантом погранслужбы.
Алексей Архипович провожал внучку.
— Откуда я вам возьму людей, — пожимал плечами лейтенант, расслабленно полулежа на стуле перед дважды Героем Советского Союза.
Леонов тяжело выдохнул, всплеснул руками и, обернувшись, увидел меня. И страшно обрадовался!
— Виктор! — сказал генерал армии, легендарный космонавт, человек, первым вышедший в открытый космос. — Какая удача! Идите сюда, вас они послушаются…
«Старший брат следит за тобой»
Улучшить работу погранслужбы мне, признаться, так и не удалось, — зато однажды я напугал тетку в детском саду!
Тетка тяжело спускалась по ступенькам этого самого детсада, арендованного для съемок программы «Куклы». Тяжесть спуска объяснялась телосложением и полными сумками в обеих руках.
А я как раз вышел на крыльцо подышать.
Тетка увидела меня — и аж выпустила из рук наворованное.
— Ой, — вскрикнула она, — нас-то за что!
Да, да, так и знайте, я не только за Кремлем слежу, я везде, везде…
Дело было в Екатеринбурге, в гостинице.
Я уснул заполночь, а потом в полной тьме полминуты пытался нашарить трубку затрезвонившего телефонного аппарата.
