Еле сдержался, чтобы не ответить.
Я шел восвояси, а мне в спину неслось: «…виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему?».
Виновата, матушка, виновата! Соображать надо, кому отдавать свой дрожащий голос.
Приятелю позвонили и предложили заработок: взять открепительный талон — и в день выборов, в хорошей компании пофигистов, прокатиться на автобусе до Твери. И там, в Твери, за девятьсот рублей на рыло, пару-тройку раз проголосовать за «Единую Россию».
Приятель сам ехать побрезговал — решил подкормить одного своего знакомого старичка. Старичок сначала страшно возбудился, но потом оказалось, что он ослышался: решил, что за поездку ему заплатят не девять сотен, а девять тысяч…
Разобравшись со сметой, дедушка сказал печально и патриотично:
— За девятьсот рублей я Родину продавать отказываюсь!
Весной 2010 года я увидел удивительную рекламу отечественной водки. На щите было написано: «Десять лет выдержки».
О, да…
Реклама «Райффайзен-банка»: «Вы уже там, где другие будут только завтра»…
Что, уже там?
Реклама турагентства в день выборов смотрелась довольно нравоучительно: «ЕГИПЕТ. Я ЭТО ЗАСЛУЖИЛА».
Еще как заслужила.
До полного обрушения (египетского, покамест) оставался год.
Великий афорист Виктор Черномырдин гениально сформулировал разницу между эпохами Ельцина и Путина.
— В наше время тоже было много разной хуйни, но ведь была и надежда. А сейчас — какая-то безнадежная хуйня!
Как всякое внезапное освобождение духа, бурная митинговая зима 2012 года сдетонировала прекрасным весельем.
Над многотысячным митингом в Петербурге реял транспарант, адресованный самозванцам из «Единой России»: «Вы нас даже не представляете!».
А в Москве на проспекте Сахарова милая девушка держала в руках плакатик, обращеный лично к Путину: «Мы знаем, что вы хотите в третий раз, но у нас голова болит».
Когда я в шутку упомянул про «деньги Госдепа», полагающиеся (по версии Кремля) участникам протестных митингов, видный дипломат из посольства США печально, но твердо ответил:
— Простите, Виктор. Вас там слишком много, а у нас кризис.
Осенью 2012 сошедшая с ума Государственная дума Российской Федерации приняла новые ужесточения в закон «Об измене Родине».
Вадим Жук, узнавши об этом, всплеснул руками и протяжно крикнул этой самой Родине:
— Изме-ена!.. Да ты на себя посмотри! Кто к тебе вообще подойдет?
На так называемых «выборах» 2012 года Филипп Дзядко работал наблюдателем.
Вот его рассказ (почти дословно).
Около пяти часов утра на участке № 83 начали считать голоса. Путин-Прохоров-Прохоров-Путин-Зюганов-Прохоров-Путин-Путин-Путин-Прохоров-Зюганов-Прохоров-Путин-Миронов-Путин-Прохоров…
И всякий раз, когда произносилось слово «Путин», наблюдатель Кирилл Михайлов, возвышаясь над столом подсчета, приговаривал с оттягом: «с-сука».
И обводил собравшихся внимательным взглядом.
Это производило магнетический эффект.
Когда Кирилл, как боевая лошадь, внезапно вздремнул стоя, а слово «путин» уже было произнесено, все как-то растерянно посмотрели в его сторону.
«Сука», сказал Кирилл, и все вошло в привычную колею…
В Перу есть вулкан Huaynaputina.
Все ждем, не найдется ли чего-нибудь с таким дивным названием — поближе…
На углу, прислонившись к водосточной трубе, стоял пьяненький. Когда я проходил мимо, он сказал, глубоко пораженный:
— Специально телевизор выбросил, чтобы тебя не видеть, а ты тут идешь!
«Телезвездой» меня сделала Генеральная прокуратура.
14 июня 1995 года, на следующий день после возбуждения уголовного дела против программы «Куклы», я проснулся знаменитым. Начиная с 15-го я стал давать по несколько интервью в день, и некоторое время мне это нравилось (сил было много).
Потом силы стали иссякать. Потом во рту кончилась слюна.
Потом я обнаружил, что мои слова и то, что потом появляется в прессе от моего имени — это две большие разницы, и начал вычитывать интервью и в полном остервенении их переписывать. Потом понял, что уже полгода, как последний идиот, беру интервью у самого себя.
Наконец я плюнул на это дело — и виртуальный «Шендерович», окончательно оторвавшись от хозяина, зажил своей собственной жизнью.
Этот «Шендерович» разводился с женой и женился на певице, покупал квартиру в Нью-Йорке, уезжал в Израиль, оформлял ПМЖ в Германии и владел престижным московским клубом…. Он говорил какие-то немыслимые пошлости в интервью, которых я вообще не давал.
Однажды этот «Шендерович» был госпитализирован с сердечным приступом. Добрые люди сообщили об этом по телефону моей маме — по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.
Однажды я даже умер — и два дня потом отвечал на панические вскрики друзей со всего мира, прочитавших некролог.
Если бы я принимал слишком близко к сердцу все, что читаю про себя, я бы давно умер по-настоящему.
Впрочем, случались и приятные неожиданности. Так, из редакционной статьи в «Московском комсомольце» я однажды узнал, что Гусинский платит мне $35 000 в месяц за дискредитацию Путина. Я, разумеется, немедленно позвонил олигарху и попросил его привести в соответствие платежную ведомость…
Олигарх весело послал меня на все буквы родного алфавита.
А в одно прекрасное утро, заглянув в интернет, я обнаружил висящий на пол-экрана анонс: «Шендерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью». Через несколько секунд выяснилось, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, у которого на столе во время операции умерла пациентка.
Ну слава богу… То есть… ну, вы поняли.
Дело было в Петербурге, в гостинице «Октябрьская», осенью 1995-го. Некоторое количество газет и радиостанций попросили об интервью, и я решил выболтаться с утра пораньше.
Нарезав утро на получасовые кусочки, ровно в половине одиннадцатого я встретил у лифта первую журналистку. Мы прошли ко мне в номер. Коридорная, сидевшая у лифта, проводила нас выразительным взглядом, — а впрочем, не могу сказать, что мы ее сильно удивили…
У коридорной все было впереди.
Через полчаса мы с девушкой вышли из номера. Девушка села в лифт, а из лифта вышла другая — и мы пошли ко мне в номер! Коридорная часто задышала. Когда мы проходили мимо, смесь презрения и брезгливости уже кипела на маленьком огне и переплескивала через край, постукивая крышкой.
Еще через полчаса я проводил к лифту вторую девушку — и вернулся в номер с юношей. Еще через полчаса на смену юноше в мой номер заходила дама бальзаковского возраста, причем с ней был фотограф…
Все эволюции несчастной коридорной описывать не берусь, но к пятой перемене блюд брезгливость и презрение на ее лице сменились наконец вполне объяснимым восхищением.
С тех пор в гостинице «Октябрьская» коридорные меня уважают.
Оставалось полчаса до моего первого прямого телеэфира — в программе «Час пик». Я волновался, а немолодая гримерша все что-то рисовала у меня на лице. Наконец я не выдержал: давайте, говорю, уже запудрим, что есть, да и в кадр?
— Погоди, — что-то прорисовывая возле моего глаза, ответила пожилая останкинская гримерша, — сейчас ты у меня будешь красивый, как Саддам Хусейн!
Тель-Авив, пляж. Вижу: узнал меня старенький старичок. Прошел мимо, конспиративно кося глазом, постоял сбоку, рассмотрел, прошел в обратную сторону, исчез.
Вернулся с группой бабушек.
Все вместе они рассмотрели меня еще внимательнее, а потом случился дивный еврейский диалог из четырех букв.
— Ну? — торжествующе спросил старичок.
И одна бабушка огласила общий вердикт:
— Он!
Гуляю как-то со своим лабрадором. Рядом на дорожке — немолодая дама с собачкой…
— А вы, — говорит, — похожи на Шендеровича.
— Знаю.
— Просто одно лицо!
— Да-да, — говорю. — И отпечатки пальцев его.
Дама вдруг мрачнеет и — надменно так:
— Много о себе понимаете!
