Нонконформист
Шапка на первой полосе «Вечерней Москвы»: ВЫБИРАЮ СВОБОДУ!
И артист Максим Галкин — анфас, чисто Христос на иконе.
Ну, думаю, дало себя знать интеллигентное происхождение — Галича вспомнил человек! Гражданская позиция прорезалась! Небось, думаю, сказал «Вечерке» все, что думает про питерских чекистов, — а «Вечерка», не будь дура, вынесла эту сенсацию на первую полосу.
И стал я рыскать глазами по полосе, в остром желании поскорее узнать подробности этого нравственного взлета. И нашел: «Максим Галкин: свадьбу и венчание с Аллой Борисовной мы не планируем».
Вау.
Уникальный номер журнала «Эсквайр» увидел свет в январе 2008-го: ни одной статьи, а только по портрету на каждой полосе. Две сотни человек, и у каждого в руках — плакат с афоризмом.
Кто пограмотнее, выбрал себе афоризм сам — для остальных редакция предоставила, на выбор, две сотни «нетленок»: от Платона до Вуди Аллена.
Толстой, Монтескье, Чехов, Черчилль, Джефферсон — свободная мысль на любой вкус, гуляй не хочу! «Заблуждение не перестает быть заблуждением оттого, что его разделяет большинство». «Власть не портит человека. Человека портит страх потерять власть»…
В общем, оттянулась дорогая редакция!
В череде прочих знаменитостей «Эсквайр» предложил участие в проекте актеру Дюжеву, «звезде» новых российских сериалов. Тот изучил предложенный ему ассортимент и отказался категорически, заявив:
— Ваш журнал против Путина!
Если бы артиста Дюжева не было, его следовало бы выдумать ради этой формулировки, — ибо в простоте он сказал чистую правду.
Да, да, да! Платон, Толстой, Чехов, Джефферсон, Линкольн, Салтыков-Щедрин, Черчилль, Монтескье — и все против Путина!
…произошел три года спустя.
Газета «Московские новости» затеяла рекламную компанию на цитатах из классики, но уже через пару дней московское правительство без лишних слов принялось демонтировать все щиты и перетяжки…
Правительство можно понять.
Это ж катастрофа! — среди бела дня, посреди Москвы, огромными буквами, поперек улиц: «Честность неотделима от свободы, как коррупция от деспотизма», «Россия — страна фасадов», «Услужливый дурак опаснее врага»…
А то вообще убийственное: «Русская история до Петра Великого — одна панихида, а после Петра Великого — одно уголовное дело»… Ужас!
Анатоль Франс, граф де Кюстин, дедушка Крылов, Федор Тютчев — ну все против Путина, все!
«Лев пестрых невзлюбил овец…»
Шапка на воровской голове горела регулярно, и дедушка Крылов не вылезал из оппозиционеров.
В конце нулевых на юбилейном вечере телеканала «Культура» Михаил Козаков прочел басню «Пестрые овцы» — про Льва, который, будучи связан проблемами имиджа, не решался лично задрать отвратительных ему овец, но — «приказал овец волкам пасти»…
Хохот аудитории сдетонировал в руководящих мозгах, и басню вырезали из трансляции. Так аллюзия стала явкой с повинной.
До «Речного» меня вез милейший узбек на «жигуле».
В Москве он, по его словам, жил уже год. Первые полгода было плохо, потому что не было машины. Теперь машина есть — и теперь хорошо.
— Ты кто по профессии? — спросил он спустя какое-то время.
— Журналист.
— Журнали-ист… — с уважением протянул узбек. — А знаешь, что сын Лужкова отравился арбузом?
Я не знал.
— Какой же ты журналист… — Он подозрительно покосился на меня и предположил: — Ты не русский вроде.
Я подтвердил его подозрения.
— А кто? — поинтересовался он.
— Еврей, — признался я.
— Лев Толстой был еврей, — сообщил узбек. Кажется, он пытался меня успокоить.
Насчет Толстого я поверил не сразу, но узбек отмел все сомнения: еврей-еврей! И поскольку я уже второй раз оказался не в курсе, посоветовал:
— Тебе книги надо читать.
С минуту после этого мы ехали, думая каждый о своем.
Я думал о том, что надо, действительно, подтянуть образовательный уровень, а то тут, в борьбе с режимом, важные новости пропускаю. Узбек же, оттолкнувшись от Льва Толстого, вынырнул мыслями в самом неожиданном месте.
— Книгу хочу написать, — сказал он. — Книгу где издают? На Поварской Дом писателей есть — там?
— Не там.
— А где?
— В издательстве.
— А где издательство?
— А вот, например…
Мы как раз проезжали мимо одного издательства, где со мной однажды обошлись не слишком хорошо. Но отомстить издательству не удалось.
— К Путину пойду, — сообщил мне узбек о будущем книгопечатания в России.
— Зачем?
— Путин должен дать добро!
Узбек был мало похож на носителя государственных тайн, но я все-таки уточнил:
— А о чем книжка?
— О моей жизни, — просто ответил узбек. — Шесть-семь книг будет.
Владимир Владимирович! На днях к вам зайдет узбек с рукописью. Ждите.
Дело было в 2004 году.
Виктор Петрович, левачивший на своем «мерседесе» восьмидесятых годов сборки, узнал меня по голосу, на светофоре разглядел — и завел разговор о политике. Через некоторое время он вслух рассуждал о неисповедимых путях собственного волеизъявления.
Сначала, сказал он, я думал вообще на выборы не ходить. Ну их всех. А потом че-то посмотрел, посмотрел — и решил пойти.
— И за кого проголосовали? — бестактно поинтересовался я.
Виктор Петрович пожал плечами:
— За Путина. За кого ж еще?
Я не стал помогать с ответом, и Виктор Петрович самостоятельно провел анализ претендентов на второе место. Анализ начался у «Тургеневской», а к Сретенке уже закончился, причем ехали мы быстро.
— Ага, — сказал я. — А Путин?..
Ответ на этот вопрос тоже был готов.
— Во-первых, не пьет, — уверенно сообщил Виктор Петрович. — Во-вторых: я помню, включаю телевизор, а он по-немецки говорит. Значит, голова-то на плечах.
Возразить было нечего.
— Вот только я не понимаю, — продолжил Виктор Петрович, — чего он вообще хочет?
— То есть? — не понял я.
— Ну чего хочет? Вообще.
— Вы у меня спрашиваете? — уточнил я.
— Ну.
— А почему у меня?
— Ну вы же там, наверное, знаете…
(Леонид Якубович рассказывал: однажды ему пришло письмо от телезрителя — с просьбой передать Жану-Клоду Ван Дамму. Телезритель, должно быть, полагал, что все, кто появляется в телевизоре, там же внутри и живут — и между собой дружат. По этой логике я и должен был знать, чего хочет Путин…)
— Виктор Петрович, — сказал я, — он ведь уже четыре года тут президентом. Теперь вы мне его еще на четыре года выбрали. И у меня же спрашиваете, чего он хочет.
Подумав немного, Виктор Петрович сказал:
— Ну.
— Я не знаю, — почти не соврал я.
Вскоре, расплатившись с учетом инфляции и бережно попрощавшись с положительным Виктором Петровичем, я навсегда покинул «мерседес» восьмидесятых годов сборки.
Некоторое еще время я думал о самом Викторе Петровиче (год сборки его головы оцениваю как начало пятидесятых). Потом мои мысли перескочили на Путина. И ведь правда: не пьет и по-немецки говорит, как тот чуковский Крокодил Крокодилович… И ведь чего-то, наверное, хочет…
Ну ладно, подумал я тогда; у нас есть еще минимум четыре года. Может, расколется?
Афиша аттракциона, обнаруженная мною в Нижнем Новгороде через несколько дней после избрания Путина на второй срок, гласила: «Камера пыток продлена по просьбе публики».
Прошло еще несколько лет.
…Лужайка у пруда в парке Сокольники — утреннее место встречи «собачников».
Сходу получаю просьбу о политпросвете:
— Что будет-то в двенадцатом году? Вы же знаете.
— Понятия не имею, — говорю. — А вы как думаете?
Тяжелое раздумье на мужском лице, просится резец Родена…
Наконец:
— У него же дочери…
Я не уловил ход мысли:
— Ну. Дочери. И что?
— Они же наследовать ему не могут!
Двоечник ты, дядя (привет тебе от Елизаветы Петровны), — но каково направление мысли!
Начало третьего тысячелетия, парк Сокольники… Где-то тут охотился царь Иван Васильевич, тоже имевший проблемы с престолонаследием…
А вы говорите: Сколково.
На избирательном участке напротив моего дома с утра трудилась группа ряженых «а ля рюс» с баяном: этот унылый Москонцерт заманивал прохожих на исполнение гражданского долга.
Когда мимо шел я, мне от имени Российской Федерации спели песню «Виновата ли я, что люблю?».
