— Я тока поссать отошел, вернулся — нету!!!
Судя по выпученным зрачкам, такой выверт судьбы пришелся очень сильно на психику моего боевого товарища.
Эх, ну что поделать? Как пришло, так и ушло. Мы в грусти вселенской заковыляли домой, радуясь в душе, что ничего не надо тащить.
Повернув за угол, мы немного притормозили и начали о чем-то догадываться.
В метрах пятидесяти впереди, закладывая немыслимые виражи и рисуя ногами панораму «Бородино», давешний Дуремар волочил наш переходящий приз.
— Упорный… — уважительно и с одобрением заметил Славка.
А мужик, не чуя опасности, радостно и довольно-таки резво направлял свои стоптанные кеды в соседний двор.
Мы не стали изобретать подлянок. Потихоньку догнав, приблизившись к нему на расстояние двух метров и сложив ладошки рупором, просто крикнули в затылок уже знакомое: «А ну стой, бля! Кому сказали!!!»
…Я ни до ни после не видел, как люди с такой вот тощей деформацией организма, имея на руках дофигакилограммовый ящик, прыгают вертикально вверх, как напуганная котяра. Откуда только силы взялись под трениками, чтобы поднять в воздух эту абстракцию из человека и телевизора?
Но факт. Взмыв вверх, он, страшно волнуясь, засучил в воздухе ногами, чем нарушил балансировку тела. На дорожку он приземлился уже на спину, глядя в голубое небо честными синими глазами. Думаю, не стоит упоминать несущественную деталь в виде упавшего на живот деревянного телика, потому что мы тогда порядком перепугались. Было подумали, что все, писец котенку, ан нет. Извиваясь, как Каа, крендель начал выползать из-под телевизора. И довольно-таки успешно. При этом глядя на нас так, что мы как-то не стали ждать момента выхода его из-под агрегата, а чухнули резко и не сговариваясь.
После этого мы газировку в том магазине не покупали. Несчастливый магазин какой-то оказался.
Жил у моего товарища хомяк. Хомяк как хомяк, в меру лохматый, в меру щекастый. Вонючий тоже в меру. В общем, среднестатистический внутриклеточный житель.
Характер имел сильно нордический, что в переводе на русский — был похуистом.
Даже когда мы в целях эксперимента пытались определить вместимость его щек, насыпав огромную кучу семечек, хомяк со спокойствием Штирлица, не суетясь и не дергаясь, всю эту кучу методично перекачал в свой закуток в клетке.
Звали хомяка Гертруда. Кто сделал такую подлянку мужику-хомяку, история молчит, но сдается мне, что крестным был сам Вадик, мой кореш.
Иногда, когда у Вадика было хорошее настроение, в нем просыпался «Гринпис», который настойчиво советовал выгулять Гертруду вне клетки.
В такие моменты Гертруда, наивно веря в свободу и равноправие, стремительно несся под сервант и там что-то начинал жрать. Тогда аристократическое «Гертруда» временно замещалось на «пиzдюк махерчатый» и не переименовывалось обратно до тех пор, пока волосатое существо со скорбным взглядом не доставалось из-под мебели и не водружалось обратно в клетку.
Тут он становился опять Гертрудой и принимался меланхолично вкладывать в щеки какой-нить хавчик, мечтательно глядя на щель под сервантом.
Так и протекала его насыщенная хомячья жизнь: клетка — под сервант — замена фамилии — клетка — возврат фамилии. У других знакомых хомяков и того не было.
Но все-таки нам с Вадиком при взгляде на вечно жующее создание иногда становилось его жалко. И иногда даже хотелось сделать ему что-нить приятное, но что, мы не могли придумать.
До того субботнего летнего дня.
В этот выходной день у меня сломалась любимая игрушка. Вспоминайте, была такая — пластмассовый парашютист выстреливался вверх из специальной рогатки, в воздухе расправлялся белый парашют, и он плавно опускался на землю.
И вот он сломался. Точнее, даже не сломался, а во время выстрела просто отвязался от строп и затерялся где-то. В руках остался один парашют и рогатка.
Но поскольку нам с Вадиком родители одновременно покупали воздушных героев, то шел я к нему с надеждой одолжиться на время пластмассовым человечком.
Ясный перец, получил я фигу, а не парашютиста, но… В этот момент, видимо повинуясь какому-то знаку судьбы, из клетки звонко захрустел Гертруда.
Мы одновременно внимательно посмотрели на него. Перевели взгляд на парашют в моей руке.
Первый эксперимент показал, что купол парашюта сильно маленький. И если легкая пластмассовая фигурка опускалась под куполом плавно, то обожравшийся Гертруда стремился вниз, конечно, не с 2,8 м/с, но и конкретно с некомфортной скоростью.
Через минуту Владик притащил свой парашют и безжалостно оторвал человечка. Теперь у нас имелась серьезная заявка на удачное завершение эксперимента.
Сдублировав парашюты, комиссия единогласно отметила намного улучшуюся плавность спуска, но небольшая высота квартиры не позволяла принять эксперимент с положительной формулировкой.
Решение пришло сразу и в обе головы. Я пошел на улицу, Вадик остался в квартире. Второй этаж.
…Стремительно вылетев из окна и повиснув на стропах под белоснежным куполом, меланхоличный до этого хомяк стремительно завращал в воздухе лапками и как-то даже по-человечески, басом закричал: А-А-А-А-А-АААААА!!! Причем вся хрень, которую он затолкал за щеки, но так и не донес до своей нычки, пулеметными сериями выстреливала из широко открытой и сейчас напоминающей зев тигра пасти.
То, что маленький Гертруда способен так басить и так разевать пасть, никто и не предполагал. Глядя на разверзнутую хомячиную варежку, казалось, что хомяк самостоятельно отправился в полет с целью поохотиться своим ртом на какую-нить летающую дичь.
Весело, задрав голову и восхищаясь самообладанием летящего по ветру Гертруды, скакал я. Гертруда, плавно уносимый ветром, смотрел на меня глазами преданного партизана и презрительно плевался едой. Между плевками он кричал в мою сторону какую-то нецензурщину, но из-за быстрого бега слова я разобрать не мог.
Полет окончился без травм, если не считать того, что Гертруда, пока выкрикивал похабные слова, наверное, вывихнул себе челюсть, потому что еще несколько дней он встречал меня с широко распахнутой пастью, из которой сурово желтели острые зубы.
— Ну все, — сумрачно молвил Серега, заряжая ружье. — Щас полетят.
Я судорожно задергался, вспоминая, куда сунул патроны, переломил двустволку и посмотрел на небо. Там никто не летел.
Именно так в каком-то поросшем мохом году мы с Серегой отправились на свою первую самостоятельную охоту.
Место выбрали недалеко от поселка, на речке, над которой осенью пролетают хрен знает куда утки. Построили шалашик, который с расстояния пяти метров уже сливался с окружающей растительностью, распотрошили рюкзаки и сели жрать. А хуле, хоть и первый раз самостоятельно, но понятие об охоте имели.
…А в это время по берегу шли люди. Людей было много, и все они орали. Потому что люди были пионерским отрядом, который вела сумрачная синеносая и похмельная вожатая. Шли они собирать листики, кустики и тому подобные былинки для школьного гербария, а заодно и поближе познакомиться с родной природой. Для этой цели вожатая захватила сопротивляющегося ботаника, который был так же синенос, косоглаз и криволиц.
Вот такая замечательная и неожиданная, как отрыжка на симпозиуме, компания ломилась по кустам, распугивая сохатых в лесу и ондатр в реке.
Мы же, сидя в шалаше, наворачивали бутерброды с аджикой, поглядывали на небо и мечтали вдолбенить заряд дроби в глаз какой-нить утке. А если повезет, то и гусю.
— Летят, — прошептал Серега и уронил бутерброд себе на штаны. Как водится, вниз аджикой.
Утки летели корявым строем напившихся дембелей, причем клин был, но его вершина смотрела куда-то вбок, а стороны постоянно разваливались. Но это было неважно.
Тихонько выставив стволы из зарослей и направив их вверх, мы затаились. Таились мы недолго, потому что корявый утиный строй как-то быстро оказался над нами, чем вызвал азартную, неконтролируемую и неприцельную стрельбу.
Еще не стихло эхо, как откуда-то раздалось грустное: «bлять, это чё было?»
Тут-то мы немного и вздрогнули. Одно дело — без разрешений и лицензий уток стрелять, а другое — людей. Опять же без разрешений и лицензий.
Мы тогда еще и не подозревали, что совсем недалеко, за соседним бруствером, резко залег и окопался зубами целый отряд Павликов Морозовых.
Павлики лежали тихо, потому как не понимали дальнейшего. То ли они случайно под шрапнель попали, то ли вожатая с ботаником их предали и сознательно привели на пионерскую бойню.
Вожатая тоже молчала, но по другой причине. При падении она не успела спрятать свой сизый нос и теперь стеснительно выковыривала из него маленькие листики с брусничного кустика. Кроме того, она банально обоссалась и теперь лежала в надежде, что мох все стерпит и впитает.
