Зорро вышел на тропу войны!
Остановилась на Ерофее Бабушкине. Уж больно был задиристый и самовлюбленный голос. Он и красавец, он и бизнесмен, он и богач. У него и рекордно длинный член. (Фото прилагалось). Он и знаток японской кухни. Ярый сторонник оральных ласк. И пр. и пр.
Словом, одно совершенство. Мачо! Таков сукин сын!
Договорились о прогулке по парку Кусково.
Лейли жила недалеко.
Посетят «обитель приятностей» грот, царскую оранжерею, покормят белок с руки.
Ерофей оказался низкорослым, широкоплечим, лысеющим мужичком. Передний бампер его белого Мерседеса был слегка помят. На лобовом стекле трещины, словно паук свил стеклянную паутину.
– Ну, чего? – приветствовал он Лейли и сразу же попытался похлопать по её крутой попке.
– После, дорогой, после! – увернулась Лейли. – Дай мне к тебе привыкнуть.
В дворцовом парке оказалось даже лучше, чем ожидалось. Звенели колокола. Десяток белоснежных невест ходили под ручку с черными, как жуки, женихами.
Суббота. День свадеб…
Рассматривали в гроте немецкий фаянс 18-го века. Вкушали спелую землянику подле оранжереи царицы Елизаветы. Искали грибы. Но нашли лишь поганки.
– Ну, доставь мне маленькое удовольствие, – то и дело гундосил Ерофей. – Поласкай меня губками.
Брюки у мужика в промежности распухли.
Лейли слабо улыбалась, накапливая злость.
Вспоминала себя, брошенную с семимесячным животом. Кусала губы.
Когда же Ерофей прислонил её к кряжистому дубу, замшелому, густо гудящему листвой, сорвал с неё ажурные красные трусики, свистнув молнией ширинки, достал свой кривой, распухший член, Лейли со всей ненавистью взглянула ему в лицо.
Ерофея перекособочило.
Потом он завинтился винтом и через пару минут превратился в поганку, большую, со зловеще голубоватой шляпкой.
Лейли занесла над ней свой острый сапожок, хотела раздавить гадину, но потом вдруг передумала.
Пусть похотливый козёл поживет в таком обличье.
Теперь он никому не опасен.
Разве только какому глупому грибнику.
3.
Вернулась домой и достала тетрадку со списком грядущих жертв.
Надо заметить, сила глаз её саму даже не удивила.
Только было непонятно, почему в поганку?
Ладно, небесам виднее.
Лейли трепетно покормила молочной кашкой дочурку Юленьку. Приняла пенную ванну. Прислушалась к себе, втирая в голову медовый бальзам.
Ей полегчало?
Да. Но не очень.
Дорога начинается с первого шага.
Несколько дней мирно торговала в киоске ВВЦ, не помышляя об охоте на мужиков. Копила деньги и ту колдовскую силу, которая должна вот-вот вспыхнуть в душе.
Как-то вечерком зорко глянула в заветную тетрадь.
Ага! Иван Пастухов. 30. Владелец успешной фирмы. Разведён. Блестящий знаток Камасутры. Жаждет анальных ласк.
Нащёлкала его номер на кнопках мобильника.
– Лейли, я вас приглашаю в «Метрополь».
– Договорились.
Изумило, что обратился на «вы». Никакого плебейства! Быть может, и мужик ничего? Плевать на анальные ласки…
Оделась в строгий чёрный костюм с бриллиантовой брошкой. А под костюмом трусики-танго, игривый бюстгальтер.
«Метрополь» оказался украшенным в венецианском стиле. В Москве проходили дни итальянской культуры. Трещали витые свечи. Гудел орган. Конферансье был в маске Арлекина и панталонах с внушительным гульфиком.
Облик Ивана Пастухова обескуражил.
Высокий, худенький, с бледным измученным лицом. Темные круги под глазами. Смахивает на студента.
Но когда он, подзывая метрдотеля, заглянул в свой портмоне, от сердца отлегло. Ассигнации просто разрывали кожаные бока.
– Что пить будем? – впроброс спросил Иван. – Могу предложить отличное вино из Триеста. Пробовал лично.
– И омаров!
– А я отведаю бок кабана.
– Чего-нибудь изысканного. Например, яйца шимпанзе в маринаде.
Иван внимательно взглянул на Лейли и кивнул пальцем гарсону.
Когда заказа принесли, Пастухов спросил:
– А что за имя такое? Лейли? Может, Лейла?
– Именно, Лейли! – надула губки красотка. – Ассирийское имя. Единственное в Москве. Я узнавала.
4.
Иван Пастухов жил на Смоленской. Обыкновенный пятиэтажный сталинский дом. Какой-то рыжий. Но внутри отделка ошарашила роскошью. Мрамор. Медные перила. В кадках помпезные пальмы.
Но это что?!
Поразила жилплощадь Ивана. Весь пятый этаж и чердак, превращенный в мансарду с цветными витражными окнами.
И повсюду картины авангардистов. Разъятая плоть. Ощеренные рты. Куда-то бегущие грудастые дамы.
– Нравится? – чуть улыбнулся хозяин.
– Не особо, – расширила глазоньки Лейли. – Лично я предпочитаю классику. Левитан. Шишкин.
– Напрасно!
Пили аргентинское вино середины прошлого века, слушали рваную, синкопированную музыку.
Потом, изрядно окосевший, Иван Пастухов явился в обалденном виде. Голый, елда почти до колена, на горле ошейник с шипами, в руке плётка семихвостка.
Улыбнулся почти моляще:
– Высеки меня, Лейли! Прямо до крови. А потом, когда я буду извиваться, отсоси жестко.
А она думала тут только анал!
Нет, мазохистов она не любила.
Со всей ненавистью она зыркнула на Ваню Пастухова. И тот, издав жалобный, чуть похотливый стон, превратился в жирную, отливающую изумрудом навозную муху.
Насекомое ткнулось Лейле в грудь и вылетело в окно.
Очередная победа…
Но Лейли лишь нахмурила брови.
Каким мог бы стать отменным мужем Иван Пастухов. Без садо-мазо, одно совершенство. Богат, с жилплощадью, елда до колена.
Жаль мужика!..
5.
Суматошно замелькала череда подлецов.
Их Лейли обращала в гусениц, ворон, шелудивых собак, сороконожек, в козлов.
Из длинного утомительного ряда запомнился только Виктор Семин, директор какого-то вшивенького телеканала. Тот возбуждался, только когда обмазывался и жрал дамское дерьмо.
Виктор Семина она превратила в очко вокзального сортира. Понятно, женского. Пусть наслаждается вечно.
Лейли усмехнулась: «Как-нибудь буду на Казанском вокзале, посижу на тебе, дорогой. Порадую твою телевизионную душу».
Затем внутри сработало что-то женское. Мужчин стало жаль. Ненависть ушла. Исчез и дар чародейства.
Пришлось несколько раз, скрепя сердце, вступить в реальный сексуальный контакт. Молодая вагина соскучилась по гостям. Телу не прикажешь…
Сошлась с Ибрагимом Перепёлкиным, торговцем овощами с Рижского рынка.
И как сошлась! Дошло до свадьбы!
Венчание прошло в Сокольничей церкви, что подле базара.
Грудь и руки у Ибрагима были ошеломительно волосаты. Глаза лучились добром и счастьем.
В любви он признавался сто раз на день.
Лейли улыбалась и думала, что, если она возненавидела бы его, то превратила в медведя, с густой-прегустой шерстью.
После свадьбы с салоном чародейства она завязала. Чёрные свечи на проклятие больше не заводили. Хотелось мира.
Вернулась в школу, к родным деткам. С трепетом раскрыла свои старые конспекты по русскому языку и литературе.
Как-то, отчаянно простудившись, внезапно вернулась домой.
Распахнула спальню.
На брачной постели Ибрагим Перепёлкин охаживал в зад худенькую негритянку.
Лейли зыркнула на них во всю прежнюю силу.
Ибрагим превратился в огромного шелудивого пса с густой-прегустой шерстью, а негритянка в маленькую чёрную сучку.
Вагина сучки судорожно сжалась.
Песью елду заклинило.
Четвероногие любовники выскочили из квартиры с визгом.
Нет, всё-таки рановато Лейли завязала со своим чародейским салоном.
Где её атласная тетрадь?
Кто следующий из вас, мужички?!
Эпилог
Нынче Лейли работает на ведущем центральном канале. Ведет передачи «Чего хочет женщина» и «Третий глаз».
– Слушай, а я ее, кажется, в ящике видел. Симпатичная такая, с чубчиком. Кто бы подумал!
– Я бы посоветовал вам, товарищ генерал, держаться от нее подальше.
– Опять – товарищ генерал?
– Извините! Привычка!
– Вернемся к продюсерам. Они, сволочуги, самые живучие. Хоть дустом трави, поливай напалмом. Все Королёво в их Мерседесах и Бентли. Ударь по гадам!
Компромат № 17
Останкинские гномики
1.
В детстве его сильно обидели. Не купили гномиков. А у них были такие рожицы! Не купили… Мама сказала, что на эти деньги лучше возьмет кило докторской колбасы.
Мальчик Генрих вырос. Стал генеральным продюсером ведущего телеканала. Седина и лысина, брюхо и туго набитый кошелек. И тут словно бес в ребро – поиграй. Добери то, что не додали в младенчестве.
Генрих Свистунов встряхнулся, озорно сверкнул зелеными глазами и принялся играть в гномиков. Они, конечно, размером побольше, чем игрушечные в магазине, зато числом их точно не меньше.
Сначала гномиков надо приучить. Пусть смело и радостно едят хлеб с ладони. И Генрих раздавал должности, повышение оклада, престижные поездки на зарубежные фестивали.
