Желание поддакнуть есть вещь почти необоримая, но я таки сумел смолчать и даже не кивнуть в ответ.
— У вас, мне кажется, даже не одна проблема, а несколько. Рискну предположить, что вы и понятия не имеете о количестве зрительских мест на Кливлендском муниципальном стадионе, а, что скажете?
— Что?
Доктор даже не улыбнулся.
— Вам показалось, что мой вопрос абсурден, хотя у вас нет никаких оснований для такой оценки, как, впрочем, и для противоположной, — но вы меня, судя по всему, прекрасно слышали и поняли вопрос. Возможно, вы просто хотите оттянуть момент, когда я окончательно удостоверюсь, что вы не знаете, какова вместимость Кливлендского муниципального стадиона, поскольку ваше тщеславие будет задето в том случае, если вопрос не является абсурдным, и даже в том случае, если он таковым является. Совершенно не важно, Джейкоб Хорнер, абсурден мой вопрос или нет: это вопрос, заданный вам вашим доктором. Итак, существуют ли какие-нибудь веские причины, по которым Кливлендский стадион не мог бы вместить пятьдесят семь тысяч четыреста восемьдесят восемь человек?
— Я таковых не вижу, — ухмыльнулся я.
— И не притворяйтесь, что вам весело. Конечно, их нет и быть не может. А есть такие, по которым он не может вмещать восемьдесят восемь тысяч четыреста семьдесят пять человек?
— Нет, сэр.
— Естественно. И до тех пор, покуда речь идет о Разуме, его — стадиона — вместимость может быть едва ли не любой. Логика ни при каких обстоятельствах не даст вам ответа на мой вопрос. Дать его может исключительно Познание Мира. Нет таких непреложных причин, по которым Кливлендский стадион должен вмещать ровно семьдесят семь тысяч семьсот человек, однако так уж вышло, что именно столько он и вмещает. Нет, по здравом размышлении, никаких причин, по которым Италия не могла бы иметь очертаний, ну, скажем, сосиски, а не сапога, но, опять же, так получилось. Мир есть все то, о чем идет речь, а то, о чем идет речь, не есть предмет логики. Если вы просто не знаете, сколько народу может усесться на Кливлендском муниципальном стадионе, у вас нет никаких достаточно веских резонов предпочесть одно число другому, даже если допустить, что у вас вообще есть возможность выбора — понимаете? Но если Познание Мира снабдило вас необходимой информацией, вы будете вполне в состоянии сказать: «Семьдесят семь тысяч семьсот» — и точка. Проблема выбора не стоит.
— И все-таки, — сказал я, — все равно придется выбирать, отвечать тебе вообще или нет, и отвечать ли правду, даже если ты знаешь правильный ответ, да?
Взгляд Доктора, ровный и пристальный, дал мне понять, что вопрос я задал глупый, хотя мне он и показался вполне логичным.
— Первое, что вам надлежит сделать, — сказал он сухо, — так это пойти купить себе «Всемирный альманах» за 1951 год и взяться скрупулезнейшим образом за его изучение. Это должно оказать на вас дисциплинирующее воздействие, и вам придется изучать «Альманах» долго и всерьез, может быть, несколько ближайших лет. Информационная терапия — одна из техник, которые нам нужно будет ввести с самого начала.
Я покорно мотнул головой и усмехнулся себе под нос.
— И что, все ваши пациенты зубрят наизусть «Всемирный альманах», а. Доктор? Я мог бы с тем же успехом вообще не открывать рта.
— Миссис Доки покажет вам вашу койку, — сказал Доктор и встал. — Я в скором времени еще раз с вами побеседую. — Уже в дверях он остановился и добавил: — Кое-кто из пожилых джентльменов, возможно, позволит себе ночью наверху, в дормитории, некоторые вольности. Они проходят курс Сексуальной Терапии, и я нахожу подходящими и полезными в их случаях отношения скорее гомо-, нежели гетеросексуальные. Но не думаю, что вы обязаны отвечать им взаимностью — конечно, если такого рода контакты не являются для вас естественными. Вам вообще следует как можно меньше осложнять себе жизнь, по крайней мере некоторое время. Дайте им понять — поделикатнее, — что вам это не интересно, и они вернутся друг к другу.
Что я мог ему на это сказать? Немного погодя миссис Доки показала мне мою кровать в мужской общей спальне. Соседям меня не представили, и сам я тоже представляться не стал. Фактически (хотя с тех пор я и узнал их чуть короче) за те первые три дня, проведенные мною на Ферме, мы обменялись едва ли дюжиной слов, а гомосексуальных домогательств было и того меньше. Когда я уехал, они дружно перевели дух.
Каждый день Доктор два или три раза уделял мне по часу. Он и в самом деле почти не задавал мне вопросов личного свойства; наши разговоры состояли главным образом из его филиппик в адрес профессиональной медицины, ничего не смыслящей в том, что касается паралича, а также обвинений в мой адрес, ибо состояние мое целиком и полностью было следствием дурного характера и неправильного развития моих умственных способностей.
— Вы заявляете, что в целом ряде ситуаций оказывались не способны сделать выбор, — сказал он мне однажды. — А я утверждаю, что эта неспособность только теоретически может быть приписана самой ситуации при отсутствии человека, который делает выбор. При наличии конкретного субъекта подобное просто немыслимо. Но поскольку в вашем случае невозможность выбора все же имела место, винить в этом нужно не ситуацию, а отсутствие субъекта. Возможность выбора есть основа основ нашего существования: доколе вы не выбираете, вы и не существуете. Все, что мы делаем, ориентировано на выбор и на действие. И неважно, является ли это действие более мотивированным, нежели бездействие, или менее мотивированным; важно то, что оно бездействию противоположно.
— Но почему человек обязан выбрать именно действие? — спросил я.
— Нет такой причины, — сказал он, — как и нет причины предпочесть бездействие. Вас нужно лечить просто потому, что вы в конце концов норму предпочли аномалии, а не потому, что одно состояние по определению лучше другого. Весь мой курс на первых порах будет направлен на то, чтобы вы научились отдавать себе отчет в факте собственного существования. Неважно, будете ли вы действовать конструктивно или хотя бы просто последовательно, главное, чтобы вы действовали. Неважно, в нашем с вами случае, достоин ваш характер восхищения или же порицания — если вы уверены, что у вас вообще есть характер.
— Я одного не понимаю, — сказал я, — по какой такой причине вы, Доктор, сделали свой выбор и принялись нас, несчастных, лечить.
— Не ваше дело, — ответил мне Доктор.
Вот так оно и поехало. Меня обвиняли, прямо или косвенно, во всех смертных грехах, от умственной нечистоплотности и тщеславия до того, что меня, собственно, просто не существует. Если я пытался протестовать. Доктор умозаключал: мои протесты указывают на то, что я признаю его утверждения верными. Если я просто сидел, молчал и мрачно слушал, он умозаключал: мой мрачный вид есть свидетельство того, что я признаю его утверждения верными.
— Ну ладно, — я наконец решил сдаться. — Все, что вы сказали, чистая правда. От первого до последнего слова.
Доктор выслушал меня с непроницаемым выражением лица.
— Вы сами не знаете, что говорите, — сказал он. — Такой вещи, как правда, вообще нет в том виде, в каком вы себе это представляете.
Эти, по всей видимости, бессмысленные собеседования не были единственным моим занятием на Ферме. Перед каждым приемом пищи я вместе с остальными пациентами занимался под руководством миссис Доки своего рода гимнастикой. Для самых дряхлых упражнения были очень простыми — кивать головой или сгибать и разгибать руки, — хотя отдельные старички выделывали просто чудеса акробатики: один джентльмен, лет семидесяти от роду, оказался мастером лазать по канату, а две старушки довольно живо крутили сальто. Каждому из нас миссис Доки предписывала свое; моей специальностью были произвольные, однако же безостановочные движения. Даже и во время еды, когда любые сложные движения были по понятным причинам исключены, я должен был все время крутить пальцем или притаптывать ногой, А еще мне было ведено всю ночь ворочаться с боку на бок: требование, должен заметить, отнюдь не лишенное оснований, потому что я и без того всю жизнь ворочался по ночам, даже во сне — с самого раннего детства.
— Движение! Движение! — восклицал, едва ли не патетически. Доктор. — Вы должны постоянно осознавать, что вы движетесь!
Существовали особые диеты и, для многих пациентов, особые медикаментозные курсы. Я узнал о существовании Пищевой Терапии, Медикаментозной Терапии, Хирургической Терапии, Динамической Терапии, Информационной Терапии, Разговорной Терапии, Сексуальной Терапии, Агапотерапии, Терапии Занятости и Терапии Суеты, Терапии Добродетели и Терапии Порока, Теотерапии и Атеотерапии — и, наконец, Мифотерапии, Философической Терапии, Скриптотерапии, а также великого множества всяких иных терапий, применяемых к здешним пациентам в различных сочетаниях и последовательности. С точки зрения Доктора, на свете нет ничего, что не оказывало бы на человека терапевтического, антитерапевтического или же неопределенного воздействия. Он своего рода суперпрагматик.
