— Не бери их на руки, если развопятся, ты их только избалуешь, а капризулям с самого начала нужно внушить, кто здесь босс.
Когда бы Ева ни пыталась приласкать близнецов, их маленькие тельца напрягались, а две пары глаз настороженно смотрели на мать без тени улыбки.
Во внешнем мире первая страница «Сан» гласила: «Ева голодает!», а в статье была выделена цитата:
Миссис Джули Эппингем, 39, сообщила: «Увидев ее в последний раз, я пришла в ужас. Она явно страдает анорексией. Представьте, Ева не стала говорить со мной и не захотела посмотреть на моего новорожденного малыша. Она, безусловно, нуждается в медицинской помощи».
Сестра Спирс увидела оставленный пациентом экземпляр газеты, проходя по приемному покою хирургического отделения. Пробежав текст глазами, первым делом она подумала о своей карьере. Стоило бы навещать миссис Бобер почаще и регулярно проверять ее на пролежни, атрофию мышц и психическое здоровье.
Припарковавшись на Боулинг-Грин-роуд, сестра Спирс посидела в машине, чтобы освежить в памяти историю болезни Евы.
В окно водительской дверцы постучала Сэнди. Одна рука у нее была замурована в гипс. На гипсе не было ни единой подписи. Даже Уильям не пожелал оставить автограф на гипсе.
— Ева больна? — спросила Сэнди.
Сестра Спирс опустила стекло и строго сказала:
— Я не вправе разглашать информацию о пациентах.
Она снова закрыла окно, но Сэнди Лейк, вовсе не устыдившись отповеди, продолжала напирать с вопросами. Сестра Спирс слегка испугалась этой агрессивной дамы в дурацком вязаном колпаке и почувствовала облегчение, увидев полицейского. Она погудела, и констебль Хоук направился к машине.
Шагал он неспешно, демонстрируя степенную серьезность. Полицейский наклонился к водительскому окну, и сестра Спирс попросила проводить ее к дому номер пятнадцать.
Сэнди Лейк потребовала разрешения пойти вместе с сестрой Спирс.
— Вам запрещено подходить к этому дому ближе чем на пятьсот метров, — отрезал констебль Хоук.
— Я скоро уеду еще дальше, — уведомила его Сэнди. — Мы с Уильямом собираемся захватить пустующий дом.
— Возмутительно, — покачала головой сестра Спирс.
— С чего бы? Это мой собственный дом.
Констебль Хоук посмотрел на медсестру и покрутил пальцем у виска.
— Я уже поняла! — рявкнула сестра Спирс.
Наверху, в чернильной темноте спальни. Ева уже почти завершила зарядку, которую помнила еще со школьных уроков физкультуры тридцатипятилетней давности. Ева ненавидела все уроки, связанные с посещением общих душевых. Ее поражало, как некоторые девочки могли стоять там обнаженными и болтать с учительницей физкультуры, мисс Свинни. Ева стеснялась своего полотенца, недостаточно большого, чтобы полностью укутать тело, да к тому же серого и пахнущего плесенью, потому что Ева регулярно забывала взять его домой и постирать.
В 1975 году Руби за завтраком с удовольствием давала дочери уроки хороших манер. Одно из правил гласило, что если в разговоре возникла пауза, то ее необходимо чем-то заполнить.
В двенадцать лет Ева была серьезной девочкой, одержимой стремлением делать все правильно. Однажды, возвращаясь с беговой дорожки школьного стадиона, она поравнялась с мисс Свинни. Ева не знала, как следует поступить: продолжать идти в ногу, обогнать учительницу или отстать. Она бросила взгляд на лицо мисс Свинни. Та выглядела невыносимо грустной, и Ева выпалила:
— Что приготовите на воскресный ужин?
Мисс Свинни слегка удивилась, но ответила:
— Думаю, баранью ногу…
— И сделаете к ней мятный соус? — вежливо поинтересовалась Ева.
— Не сделаю, а куплю! — нахмурилась мисс Свинни.
Повисло долгое молчание, и наконец Ева сказала:
— Вы готовите жареную картошку или пюре?
Мисс Свинни вздохнула и пробубнила:
— И то и другое. — И продолжила: — Разве родители не научили тебя, что весьма невежливо задавать так много личных вопросов?
— Нет, — покачала головой Ева, — не научили.
Мисс Свинни посмотрела на ученицу и отчеканила:
— Говорить можно лишь тогда, когда есть что сказать. А идиотские вопросы о меню моего воскресного ужина недопустимы.
«Буду держать рот на замке, а мысли при себе», — решила тогда Ева.
Даже спустя годы Ева по-прежнему ощущала запах свежескошенной травы, видела солнечные блики на красном кирпиче старого здания школы, а в душе ее саднило унижение, переполнявшее ее, пока она бежала прочь, туда, где никто не увидел бы, как полыхают ее щеки.
Ева закончила зарядку и легла поверх одеяла. Мысли о еде не оставляли ее ни на миг. У ее кормилицы Руби отношения со временем и всегда-то были весьма вольные, а тут и память ее с каждым днем ухудшалась — порой мать забывала даже имя Евы.
Дверь открыл Стэнли, поздоровался с медсестрой и констеблем. Обменявшись с визитерами рукопожатиями, он проводил гостей на кухню и сказал:
— Мне требуется ваше профессиональное мнение.
Заваривая чай, он объяснил:
— Боюсь, состояние Евы ухудшилось. Она умудрилась обаять и склонить на свою сторону Питера, нашего мойщика окон, и он помог ей забаррикадироваться в комнате. Осталась только щель в двери, через которую можно заглянуть внутрь и просунуть тарелку с едой.
Услышав про баррикады, констебль Хоук вмиг осознал всю серьезность происходящего. Наверняка теперь придется вызвать подмогу, и дверь в комнату Евы будут выбивать металлическим тараном.
А сестра Спирс уже видела себя перед медицинским трибуналом. Вот она пытается оправдать свое пренебрежение прикованной к постели пациенткой. Придется все свалить на перегруженность — в рабочий график удавалось втиснуть лишь ограниченное количество уколов и перевязок.
— По возвращении в больницу я немедля извещу врачей, — сказала она громко. — Возможно, стоит вмешаться и прибегнуть к принудительной госпитализации.
— Нет-нет, она не сумасшедшая, — лживо уверил Стэнли. — Ева полностью в своем уме. Утром я имел с ней беседу, передавая вареное яйцо и белый хлеб. Мне она показалась довольной и счастливой.
Сестра Спирс и констебль Хоук обменялись скептическими взглядами. Оставив чай на столе, вся троица поднялась к заколоченной двери.
— Ева, к вам посетители, — сообщил Стэнли. — Сестра Спирс и констебль Хоук.
Ответа не последовало.
— Возможно, она спит, — предположил старик.
— Ну уж нет, — возмутилась сестра Спирс. — Мое время дорого стоит. Миссис Бобер, извольте ответить! — закричала она.
Титания припала губами к щели в двери и прошептала:
— Ева, мне нужно с тобой поговорить.
— Пожалуйста, Титания, — простонала Ева, — мне не интересны твои отношения с моим бывшим мужем.
— Это не о Брайане, — настаивала Титания.
— Ты всегда говоришь о Брайане.
— Послушай, можешь подойти к двери?
— Нет. Я не могу встать с постели.
— Ну пожалуйста, Ева, — взмолилась Титания, — у тебя же есть Белый путь.
— Я им пользуюсь только с одной целью.
У Евы не осталось сил. Последние дни она чувствовала, как жизненная энергия вытекает из нее капля за каплей. Она уже едва поднимала руки и ноги, а пытаясь оторвать голову от подушки, могла удерживать ее лишь несколько секунд и с облегчением роняла обратно.
— Мы могли бы стать хорошими подругами, — продолжала Титания.
— Я плохо умею дружить.
Титания видела в щель полоску пробивающегося в комнату света, а под ней — неподвижно лежащую белую фигуру.
— Я пришла попросить прощения за эти восемь лет лжи, — повинилась она. — Я пришла в надежде на твое прощение.
— Конечно, я тебя прощаю, — вздохнула Ева. — Я прощаю все и прощаю всех. Прощаю даже себя.
Титанию удивило, в каком ужасном состоянии дом. Казалось, сломалась почти вся бытовая техника. На стенах кухни появились огромные трещины. Воняло канализацией.
— Послушай, Ева, позволь мне снять эту дверь, — сказала она. — Я хочу поговорить с тобой лицом к лицу.
— Прости, Титания, но я хочу спать.
Так как свет не падал на стену, Ева догадывалась, что на улице темно. Ей хотелось есть, но она взяла себе за правило не просить, чтобы ее покормили. Если кто-то захочет принести ей еды, значит, так тому и быть.
Внизу Титания обнаружила мать Евы, готовившую бутерброды. Титанию потрясло, как сильно Руби постарела.
Руби извинилась перед врачами и медсестрой за крыльцо, засыпанное опавшими листьями.
— Только их смету, как мигом залетают другие.
— Такова природа вещей, — кивнул доктор Проказзо.
Когда все собрались у подножия лестницы, Руби сказала:
— Не помню, когда она в последний раз ела горячее. Еду в комнату приходится закидывать.
