— Послушайся нас, — присовокупил тигр грубым, сиплым голосом, — не будь ослом!.. Мы лучше тебя знаем людей. Тигры, коих вы обвиняете в лютости и кровожадности, ангелы о сравнении с твоими ближними. Мы ежели кого и убиваем, то единственно для удовлетворения нуждам голода: поевши, мы лежим спокойно и никого не пугаем. Ну, а человек — разбойник!.. урод, беспрерывно жаждущий крови!.. он для того лишь освежает силы свои сном и пищею, чтобы лучше убивать других. Убийство — это его забава, потеха, шутка, честь, богатство, даже ого роскошь. Жестокосердие признает он добродетелью и называет храбростью; долг признательности почитает он, по своему самолюбию, за нарушение его свободной воли. Он губит все — свой род, чужой, растения, воды, скалы, словом, грабит всю природу. Добрый факир, не делай ничего в пользу самого грозного и самого опасного на земле зверя. Знаешь ли, что я скажу тебе в рассуждении этого человека, который остался в яме? — Черт его побери!.. Это будет гораздо сходнее и для нас, и для самого тебя.
— Вздор!.. — сказал факир. — Вы так рассуждаете потому, что не читали санскритских философов: Платона, Бюффона, Канта, Галля[71] и других, которые доказали, что человек есть благороднейшее и лучшее произведение природы, существо полуземное и полунебесное, которое хотя и кусается, хотя убивает и обманывает, но делает все это правильно, рассудительно и весьма естественно — вследствие врожденных ему понятий и особенных шишек на его черепе: именно, понятий и шишек математической точки, линии, пространства, кусания, убийства и так далее. Но это вопросы философские, коих вы не понимаете: из этого рождаются понятия о причине бытия, о том, чего и постигнуть невозможно, и о высшем предназначении человека. Вы судили бы об этих вещах совсем иначе, если б вы знали, какое множество превосходных книг и рассуждений написал человек о филантропии, то есть о человеколюбии, то есть о любви самого себя. Стоит прочитать их, чтобы удостовериться, до какой степени люди — добрые люди. Знаете ли, что они делают, когда кто-либо из них съест тайком овцу или вола, коих другой человек кормил на пищу для самого себя? Они его вешают и умерщвляют: это называется — «правосудие, нравственность». А знаете ли, как они хорошо ведут себя, когда преступник, заключенный в тюрьму, обреченный смертной казни, сам посягнет на свою жизнь и поранит себе горло гвоздем или перочинным ножиком? Они тотчас окружают его целебными пособиями, услугами, удовольствиями, наслаждениями; стараются восстановить его здоровье и спокойствие духа и, когда он сделается совершенно здоровым и веселым, тогда уже ведут его к виселице и торжественно вешают. Это называется «человеколюбие, утонченная кротость нравов». Ну, покажите мне такое нежное сердце в каком бы то ни было другом животном?.. Да еще теперь в Парижо-пура, Лондоно-пура и других городах индийских идет между красноречивыми людьми очень жаркий спор о том, имеет ли человек право вешать своего ближнего, уличенного в проступке и приговоренного судом к истреблению. Все человеколюбцы согласны в той истине, что это жестоко, бесчеловечно убивать подобное себе существо, которое украло и съело чужого вола или чужую лошадь — разумеется, убивать его поодиночке, ибо в то же самое время, те же красноречивые человеколюбцы, баллотируя бюджет военного управления, единодушно говорят, что убить вдруг тридцать или сорок тысяч таких же существ на поле брани есть дело прекрасное, превосходное, достохвальное. Я всегда любил человеколюбие и хочу непременно спасти этого человека. Увидите, какую статью напишут в «Калькутских ведомостях» о моем благородном подвиге на пользу погибающего человечества. Если мне случится быть в этом городе к тому времени, то я постараюсь прочитать ее предварительно и, как это обыкновенно водится, немножко поправить слог, чтоб полнее отдать себе справедливость: прибавлю еще несколько мыслей о; превосходстве и непостижимости ума нашего.
Услышав речь об уме, животные захохотали так громко, что факир приведен был в смущение и остолбенел.
— Как? — воскликнул он. — Вы не верите, что у человека есть ум?.. Человек делает луки, стрелы, ружья, часы, подзорные трубы, считает звезды и печатает газеты...
— Ха, ха, ха, ха!..
— Человек философствует, то есть рассуждает о таких вещах, коих никто, и даже он сам, не понимает...
— Ха, ха, ха, ха!..
— Сделайте же вы то, что делает человек!..
— К чему нам считать звезды, печатать галеты и углубляться в философские, то есть, как ты говоришь, недоступные для ума предметы, когда мы и без того находим для себя пищу? — сказал удав. — То, что вы называете вашим умом, есть не что иное, как хитрость, изысканная, ужасная, адская хитрость; высочайшая степень хитрости, при пособии коей добываете вы себе пропитание. Все ваши выдумки имеют в предмете или то, чтоб набить себе желудок живностью, которую похищаете вы наперерыв один у другого, надувая себя взаимно новостью или искусностью ваших затей, или желание погубить другого из зависти, вражды и предрассудка. Если обладаете вы хотя одною частицею той всеобъемлющей, предвечной, неизменной мудрости, которая управляет природою, сохраняет и развивает ее, то скажи нам — что хорошего выдумали вы или сделали на пользу природы, коей составляете важную и нераздельную часть?..
— Как, что мы сделали?.. — вскричал факир. — Ну, а г. Сеймон, который представил Английскому парламенту билль о том, чтоб не бить дубиною лошадей и прочих скотов?..
— Он тем хотел только обратить на себя общее внимание, чтоб воспользоваться им для своих выгод...
— Вы это говорите из зависти, — отвечал факир. — Не хочу вас и слушать!..
И бросив свой пояс золотых дел мастеру, он вытащил его из ямы.
Спасенный человек кинулся от радости душевно обнимать своего спасителя: он целовал у него руки, целовал кончик бороды, целовал край платья; он называл его своим благодетелем, кормильцем, отцом, султаном; он плакал от восторга, пал перед ним на колена и хотел поцеловать у него ногу.
— Экая обезьяна!.. — сказала про себя змея с горькою насмешкою при виде странных телодвижении людской благодарности.
— Вот змея!.. — проворчал тигр. — Было бы довольно смеху, если б он теперь ужалил его.
— Это настоящий тигр! — воскликнула обезьяна, сидя на своем камне. — Увидите, как он его растерзает и съест из благодарности, лишь только тот от него отворотится.
— Бесценный друг! — молвил человек факиру, с чувством пожимая его руку. — Приходи в город Ауд[72], где я живу. Бог наделил меня значительным имением: охотно поделюсь им с тобою, буду служить тебе, буду уважать, как своего родителя. Спроси только, где живет золотых дел мастер Мага-Буба: всяк укажет тебе мой дом. Приходи, будешь у меня дорогим, вожделенным гостем.
Человек расстался с факиром. Вслед за сим прибежала к нему обезьяна и сказала:
— Добрый факир, меня зовут Мага-дуда; я живу в пальмовой роще, что у ворот города Ауда. Ежели тебе случится завернуть в нашу сторону, кликни только меня по имени: я тотчас явлюсь обнять тебя хвостом за шею.
— Мое имя — Мага-кука, — примолвил удав. — Я живу в развалинах обводной стены того же города. Если сочтешь, что могу быть тебе полезным, то зашипи на меня: я приду непременно.
— Моя же фамилия — Мага-шкура, — сказал тигр в свою очередь. — Жительство имею в горах, окружающих с юга тот же город. Можешь смело полагаться на мою дружбу; но из признательности советую тебе: лучше не ходи в ту сторону, потому что когда я голоден, то в состоянии съесть самого черта, особенно ежели не узнаю, что он мой приятель.
— Благодарю вас, честные животные, за ваше ко мне расположение, — отвечал факир. — На будущий год надеюсь побывать я в Ауде: может быть, увидимся.
И все отправились восвояси.
По прошествии двух или трех лет утомленный путешествием, истощенный голодом, жаждою и зноем, добрый факир медленно тащился с огромным посохом в руке по дороге, ведущей к лекновским воротам города Ауда и, не дошед до них, присел отдохнуть на камне. Богатый индиец из благородного поколения браминов, окруженный толпою слуг, проезжал мимо его, жуя бетель[73] и презирая всех людей, рожденных вне его касты. Факир протянул к нему руку, прося подаяния. Индиец посмотрел на него горделиво, отворотился и поехал далее. Факир вздохнул и залился горькими слезами.
Вдруг обезьяна прыгнула с дерева прямо на плечо ему и начала обнимать его и лизать.
— Не узнаешь меня?.. Я Мага-дуда, которой ты спас жизнь третьего лета. Я приметила тебя, когда ты садился на этот камень и просил куска хлеба у одного из твоих жестокосердых ближних, и принесла тебе плодов.
Обезьяна бросила ему в полу несколько яблок, бананов, фиников и кокосовый орех. Факир стал подкреплять свои силы этим лесным подаянием, а обезьяна побежала известить удава и тигра о прибытии общего их благодетеля.
Удав Мага-кука, обрадованный этой новостью, втерся украдкою в кладовую одного поселянина, вытащил оттуда сыр и кувшин молока и принес их факиру, усердно извиняясь перед ним, что не может представить ему достойнейшего подарка: он от всего сердца удавил бы для него одного из пасущихся на поле баранов, но знал, что факиры не едят скоромного, и не хотел выслуживаться напрасным убийством. Факир чувствительно возблагодарил змею на ее доброе сердце.
