не бывало перхает вокруг да около.
Я решительно требую жалобную книгу. Раскрываю ее и тотчас читаю: «Позвольте выразить благодарность за то удовольствие, которое мне доставляет постоянное посещение вашей столовой. Неплюхин».
— Что за везунчик этот Неплюхин? — рассуждаю я вслух. — Нет, надо с ним повидаться!
Заглядываю в книгу еще раз и обнаруживаю рядом с записью адрес везунчика. Вечером я у подъезда его дома, а еще через три минуты застреваю в лифте между пятым и шестым этажом. Жму на кнопку звонка, барабаню в дверь и кричу:
— Эй, кто-нибудь! Сколько же можно торчать здесь? Выручайте!
Когда появляется заспанная лифтерша, я довольно откровенно говорю все, что думаю по поводу ее деятельности.
Она обижается:
— Зря вы так, гражданин. Вот наш общественник товарищ Неплюхин всегда ставит меня в пример на собраниях…
Разъяренный, я врываюсь к Неплюхину, но он сразу перебивает меня:
— Вы откуда?
— Из редакции!
— Так-так. Видите ли, за мои благодарственные записи транспортники обеспечивают меня бессрочным проездным билетом, в столовой немедленно подают все горячее и прожаренное, а вы что можете взамен предложить? Разве что статейку про меня настрочить?
— Это уж обязательно! — зловеще обещаю я и напоследок интересуюсь: — А лифтерша? Она-то с вами как рассчитывается? Катанием на лифте, что ли?
— Ну, знаете, — усмехается Неплюхин, — какие могут быть счеты с супругой?
В последние дни Григорий Петрович был явно не в себе.
Часто, остановившись на полуслове, он задумывался и, наморщив лоб, беззвучно шевелил губами.
— Что с тобой? — спросила его жена.
Но Григорий Петрович только вздохнул, махнул рукой и ушел.
Вернулся он поздно вечером. Как-то странно посмотрел на жену и спросил:
— А где Маша?
— Какая Маша? — не поняла жена.
— Наша дочь.
Жена вздрогнула, испуганно взглянула на мужа:
— Ты, наверное, имел в виду Дашу?
— Не Дашу, а Машу!
— Боже мой, но ведь нашу дочь вот уже двенадцать лет зовут Дашей!
— Я решил ее переименовать. Ясно?
Жена участливо погладила мужа по голове.
— Ты устал. Успокойся. Сядь на стул.
— Стул мной переименован в сиденье. А это что? Суп? Даю новое название: компот! А ты кто такая? Жена, говоришь? Переименовываю тебя в тещу! В бабушку! В черта! В дьявола!
Прибыла машина, и санитары увезли Григория Петровича. По дороге, высовываясь из окошка, он с упоением вслух переименовывал названия улиц. Этой работой Григорий Петрович вот уже вторую педелю занимался в общественной комиссии при исполкоме.
В соседнем кабинете сидел и мучался человек.
Я застал его в разгар страданий, с пером в руке, перед листом девственно чистой бумаги.
Мне стало жаль сослуживца, и я спросил участливо:
— Подбираешь рифму?
— Нет, — вздохнул сослуживец, — это проза. — Понимаешь, решил стать лектором на общественных началах, и вот нужна характеристика с места работы.
— Так… Ну и что? Не дают? Или дали плохую, и ты пишешь заявление об уходе?
— Почему не дают? Почему плохую? Самую отличную с удовольствием подпишут! Только говорят: облегчите задачу, текст составьте сами.
— Ах, вот оно что! Действительно. Ты же себя лучше знаешь. Сослуживец усмехнулся и недружелюбно посмотрел на меня.
— Попробуй, — предложил он, — напиши о себе; мол, такой-то, хороший, дисциплинированный работник, морально устойчив, пользуется уважением в коллективе. Напишешь?
— Н-да… Немножко неловко.
— Ага-а, вот то-то! Рука не поднимается! Потом еще прочтет руководство и подумает, чего доброго: ишь, какого он о себе мнения! Зазнался!
— Это верно. Что ж, тогда напиши скромно и самокритично.
— Ясно. Такой-то, значит, работник недисциплинированный, морально неустойчивый, не пользуется уважением и гак далее… А с какой стати я буду клепать на себя? Что-то рука не поднимается. Потом еще, чего доброго, прочтет руководство и скажет: уж если он сам о себе такого мнения, то нам, как говорится, сам бог велел!
— И то верно! Как же быть?
— Вот и мучаюсь над этим вопросом.
Я посочувствовал бедняге и отправился в свой кабинет. Там меня уже ждал председатель местного комитета.
— Слушай, — сказал он, — большая к тебе просьба. Ты ведь знаешь, у нас скоро отчетное собрание. Так ты напиши полстранички в мой доклад.
— О чем? — спросил я.
— Как о чем? О своей работе как члена месткома.
— Я? Сам? О своей?
— Вот именно. Да ты что удивляешься? В первый раз, что ли? Пора бы привыкнуть.
В который раз начинаю писать эти проклятые полстранички и не могу. Рука не поднимается!
Молодой драматург привес в театр пьесу. Через год он зашел за ответом.
— Интересно! Остро! Свежо! — сказали в театре. — Будем с вами работать.
Для начала автору предложили убрать список действующих лиц.
Автор, пожав плечами, убрал.
Затем ему дружески посоветовали не увлекаться прямой речью героев.
— Позвольте, — сказал автор, — но это же пьеса!
— В том-то и дело. Побольше ремарок. Побольше вашего, авторского, отношения к происходящему.
Автор сделал, что мог.
— Уже лучше! — обрадовались в театре. — Теперь уберите, пожалуйста, эту ненужную разбивку на действия и картины. И так ведь все ясно…
Автор, вздыхая, убрал.
— Чудесно! Берите вашу рукопись и идите в журнал.
— Зачем?
— Идите, идите!
В журнале сказали:
— Что ж, довольно оригинальная повесть. Давайте печатать. Как только повесть появилась в журнале, к автору, запыхавшись, примчались работники театра:
— Поздравляем! Успех! Инсценировочку сами будете делать или подключить режиссера?
Рядом с моим домом строили однажды большой новый дом.
Строили медленно.
Внезапно темп строительства стал бешеным.
Теперь дом возводили при солнце и при луне, под неумолчный гул механизмов и лихие
