— Папа с Савиричкой играй, Савири громко визгает, — обстоятельно и качественно, как делала все, трудолюбиво объяснила ему моя дочка, пряча арбалет в рукавишко платьичка. Мгновенно автоматически вскинутый еще на призрак опасности еще до собственно его возможного появления. Убедившись что обстановка опасности не представляет, и, что наоборот, дядя Конт есть дополнительная охрана, она мгновенно вернулась к своим занятиям, как делала всегда. Нападения и покушения были слишком обычным делом, без которых был немыслим каждый день, чтоб на них отвлекаться. Савитри просто всегда ждала их, решив таким образом проблему раз и навсегда. Сомневаюсь, чтоб она сегодня не ждала их. "Папа" Конта, похоже, просто не заметил.
Лицо у Конта было растерянное. Он все еще ничего "не понимал", почему это красавец принц сидит с ни кем иным, как с гордой принцессой Маэ, которая, бывало, и убивала за подозрительное движение, с ней на коленях(!). Сидит при всех присутствующих, вызывающе обнимает и даже поглаживает эту принцессу, — это, наверное, было видно, — еще и играя с ее собственной незаконнорожденной дочкой. Что вообще было невероятно. Которая даже деду давалась в руки с трудом, а не то что собственным тэйвонту. Такая картинка просто не укладывалась в его мозгу. Что-то было не так! И что-то в мире перевернулось.
Ради одного того, чтоб посмотреть на Конта при этом, стоило затевать все это.
Я откровенно веселилась, поудобней усевшись, как Савитри, на коленях Лана.
Тот, словно почувствовав, что я откинулась на него, охотно ответил на невольное движение, крепче прижав меня к себе. На лицо Конта было забавно поглядеть. Да, сидят… А тэйвонту обоих стоят в сторонке, смотрят… и ничего не предпринимают!
Мерзавцы!
Он никогда не отличался сообразительностью, мой милый дядя Конт, которому я с детства была как дочка, а Савитри, как и для всех тэйвонту моей семьи, была внучкой. Добрый дедушка и только. Баловавший меня с детства, в отличие от моих собственных тэйвонту. Он все еще ничего не понял. Не в силах был представить!
Только перевел растерянный взгляд с живописной группы прямо на полу на своих соратников по замку Ухон, ожидая найти у них ответ. Тщетно надеясь, что они ему его подскажут. Но эти негодяи только ухмылялись.
Воспользовавшись замешательством, я слезла с колен Лана (что давно надо было сделать и не давать этому наглецу Лану повода думать, что я и сейчас к нему косо дышу; но я только сейчас смогла здраво думать — спасибо дедушке Конту, что я над ним посмеялась) и отодвинулась в сторону. Надо же было наконец проявить самостоятельность и подтвердить свою репутацию гордячки и недотроги девочки, полной достоинства. Лан автоматически заметно потянулся за мной всем телом, не прекращая игры с Савитри. Но потом, вздохнув, и бросив на меня взгляд, занялся только дочкой. Впрочем, совершенно незаметно он опять сдвинулся ко мне, думая, что я этого не заметила. Похоже, они вместе с Савитри спелись и вместе, будто совершенно случайно в игре, сдвигались ко мне, бесшумно подвигаясь ближе. Вижу, вижу, негодяи!
Ах!
Подъезжает, негодяй!
Савитри, воспользовавшись, что я оказалась в стороне, визжа от восторга, вплотную приблизила свое лицо к лицу отца. Ткнувшись ему в нос носом. Так что профиль ее оказался рядом с его профилем. Я вздрогнула. Как они были похожи!
Точная копия, только уменьшенная. У меня затрепетало от тоски и восторга сердце! Абсолютно точная!
Конт, опять переведя взгляд на них, вдруг глухо ахнул, остановив свой взгляд на этих лицах. Ахнул совсем точно так же, как до этого тэйвонту принца.
— Прямо точная копия принца в ее возрасте, — доверительно ему сказал старший из охранников принца, проинформировав его, — только глаза у дочки мамины!
Громадные до безумия, нечеловечности!
Конт только глухо открывал и закрывал рот.
Мои, значит, глаза… — подумала я.
— И волосы… — добросовестно сказал кто-то внизу знакомым голоском. Я опустила глаза с лица Конта, чтобы посмотреть, и ахнула на этот раз сама.
Потому что поняла, что это сказала Савитри. Чему я удивилась? Я ж ведь сама учила ребенка наблюдательности! Ребенка? А не чертенка, черт возьми? До меня вдруг дошло, что она сама проделала анализ, догадалась и поняла, что он ее отец. Как это она сделала в ее возрасте? Не зря она все допытывалась, как только начала говорить, кто ее отец…
Лан только ухмыльнулся, не желая прерывать драгоценные минуты общения с обретенной дочкой.
— Мне надо пойти обеспечить охрану! — торопливо сказал Конт.
Лан снова ухмыльнулся.
— На сегодня нас еще не нападали, — охотно поддержала разговор со своим дядей, отвечавшим за охрану замка, с которым к тому же она не раз сражалась рядом,
Савитри. А потом радостно выдала: — Потому что Папочка рядом сам сегодня с нами!
Теперь уже ахнул принц. Пришло мое время злорадно улыбнуться. Харроший вывод!
— Не сказал бы, что все это мне нравится, — резко сказал, наконец, Конт.
— А тебя никто не спрашивал! — вдруг обидевшись за Лана, вызывающе сказала я.
Я не маленькая и что сделала несколько лет назад, это моя забота.
— Я уже это вижу! — коротко ответил тот, наверно подразумевая, что его не спрашивал. И, не вступая в пререкания, скрылся за дверью. Папе явно предстоит пережить увлекательные минуты, — злорадно ухмыляясь, подумала я. Моему папе!
Приятно стало на душе, что могу сделать для своего старого родителя хоть что-то. Папе будет весело…
Впрочем, эти мысли ушли.
…Отодвинувшись, я с расстояния смотрела на Лана с дочкой. Лишенная физического контакта с принцем, я вдруг снова почувствовала, как портится мое настроение. Когда он прижимал меня к себе, я как-то потеряла соображение.
Снова возникло напряжение. Даже Лан это почувствовал, и, подняв голову, укоризненно посмотрел на меня. Но я ничего не с собой поделать. Когда я увидела со стороны эти беспощадные, могучие мышцы, я снова почувствовала ирреальный, безумный страх за свою дочку. Он был из королевской семьи, набожной, как гуси, и все знали, как они обходились с рождаемыми девочками!
— Маэ, — предупреждающе сказал принц.
Может, я просто переволновалась, или сработал охранительный рефлекс, потому что это сработало, как спусковой крючок. И я, напрягшись, совершенно автоматически снова внимательно впилась в каждое его движение вокруг дочки, совершенно ни о чем больше не думая и не понимая. Я просто отключилась и снова стала боевой машиной, готовой убить его даже при мифическом поползновении на жизнь Савитри. Хана, мудрая наставница замка Ухон, позднее сказала мне, что это бывает от перенапряжения сознания. Переволновалась, мол. Нет, чтоб прямо сказать, что я просто свихнулась тогда от пережитого потрясения.
Позднее Хан говорил, что я была в тот вылитой Убийцей, такой, какой и представляла меня моя недобрая страшная слава. Так что даже видавшим виды тэйвонту было страшно. Имя Убийцы дали мне все-таки профессиональные тэйвонту и вполне заслуженно. В комнате пахнуло смертью. Я была как взбесившееся животное, готовое убивать при случайном движении. Сжатое в пружину, стальное, безжалостное, с неуловимым хирургически точным ударом, с зажатым ножом в руке, неведомо как оказавшимся там.
Мой Лан, как не странно, посмотрел на меня с печалью, нет со скрытой печальной болью, и не думая защищаться.
— Боже, что они с тобой сделали, — прошептал он почти одними губами. Но я, как занесшийся конь, ничего не слышала и не понимала. Вокруг были враги. Вернее я слышала и понимала, но все это скользило по сознанию, будто на незнакомом языке чужих людей, если только не касалось боевого пространства и всех вариантов возможных угроз. Хотя остальные и разговаривали, в таком состоянии я замкнуто молчала, будто была немая. Или вообще не умела говорить. В сущности, в этом состоянии так оно и было.
Заметив, что при каждом касании к Савитри я вздрагиваю от страха и желания убийства, Лан, не выдержав, зарычал и бросился на меня. Он вырвал и бросил к черту в угол этот нож. Я сопротивлялась, как дикая кошка. Наверное, Бог все же присутствовал в этой комнате, потому что ни я, ни никто другой никого не убили. Потом, правда, тэйвонту говорили, что Савитри рычала, как дикий волк, никого не допуская к нам. Может, это оттого, что я слишком растерялась, когда он, схватив меня в охапку и, опрокинув сидящую, бешено стал целовать меня, будто, наконец, дорвался до живой воды, не взирая на яростное сопротивление.
Мне уже никогда не вспомнить, когда мои руки вместо того, чтоб отталкивать, словно сами обвили его и стали прижимать его ко мне, когда губы впились в его губы, гладили его волосы, когда я стала покрывать бесконечными поцелуями такое родное лицо. И мы вращались и кружились… И снова для нас все перестало существовать, остались только мы, только я и Он, и медленная мелодия нашей любви. Тэйвонту потом говорили, что никогда еще не видели такого бесстыдства и пренебрежения всякими правилами приличия. Хан потом говорил, что мы
