По крайней мере, в Дивеноре это нигде не практиковалось, и настолько вошло в привычку, что стало как бы традицией, нарушения которой никто не мог предположить. Принцы мирились со своими тэйвонту, как со своими волосами. Но я не была принцем. К тому же в одиночку, без присутствия двоих тэйвонту мне казалось безопаснее. Тэйвонту волей неволей выдавали себя своими фигурами. И присутствием у человека. Какое уж тут инкогнито. А я, признаться, любила путешествовать неузнанной.
И это удавалось. Просто никто не мог предположить, что принцесса может быть без своих тэйвонту, нянчивших ее с младенчества.
— Дело не в том, — поморщилась я.
Потом махнула рукой на тэйвонту. Ты слушай!
— Во время своих странствий я подружилась с известной гаэтаной Чарой… — сказала я.
Тэйвонту ахнул. Для того, кто так тренирован в самообладании это было слишком.
— Ты не думай о ней плохого, — зачастила, оправдываясь, я, словно и вправду была виновата.
— Да она тэйвонту любви среди куртизанок!
— Она не продает свое тело! — гневно крикнула я. — Ее нанимают на несколько часов как хозяйку дома при особо важных встречах и переговорах. Просто, чтобы говорила с гостями. И за громадные деньги! Да это великая честь гостям!
Чудовищно образованные, начитанные, владеющие всеми видами искусства, знающие всю поэзию, музыку, живопись мира. И даже науки… А чтобы она согласилась с кем-то жить… — аж захлебнулась я.
— Да знаю я, кто такие гаэтаны, — поморщившись, оборвал меня тэйвонту. Они не продают свое тело, они продают любовь…
…Я вспомнила, как отец однажды рассказывал про гаэтан. Это было еще до моего рождения. Он как-то с принцем Кратом попал на важный прием Аэны. Особым блеском считалось, что на нем роль хозяйки будет за гаэтаной.
"Нам сказали, что нас будет развлекать гаэтана, но все были настроены скептично, — рассказывал отец. — Как она может подействовать на меня, славящегося волей и наблюдательностью, воспитанного тэйвонту! Я только не понимал, почему барон Чак, из местных, как-то подозрительно улыбается нам. А его тэйвонту и того хуже — откровенно посмеивался, на меня глядя.
Принца и нас представили гостям. Через две минуты к нам подошла какая-то девушка. Ничего в ней внешне такого не было. Простенькая, ничем не выдающееся лицо. Чак расцвел, увидев ее. И что он в ней нашел, ни фигуры, ни вида, — снисходительно подумал я. То-то наши дивенорские тэйвонтуэ!
— Познакомьтесь, — сказал он. — Это Юния.
И все.
Когда пришло время уходить, оказалось, что ушло четыре часа. Но куда они исчезли, я не знал. Совсем не знал. Я просто стоял как обалденный. Обалденный и влюбленный. И в голове у меня было пусто. И в то же время крутились мысли, как бешенные. Они пульсировали одним словом, одним лицом… Юния… Я не мог уйти. Я не хотел уходить!
Я вспомнил, как засияли мягким светом ее глаза, когда она пожимала мою руку и оглядывала меня, не скрывая радостного удивления. Наконец то, Господи благодарю, неужели это человек, которого она верно ждала всю жизнь! Да, ожидание было не напрасно, и она была права в своем ожидании… Глаза ее заблестели. И этот человек я!.. Гордость захлестнула меня. Вскоре я уже ощущал себя сказочным принцем. Все, что я говорил, все, что бы я ни делал, вызывало ее скрытое восхищение. Она была поглощена мной; она словно взяла в себя, свое сердце, мое сознание, обняла его им, не видела ничего вокруг.
Внимание ее сердца поглотило меня. Я таял… В первый раз в жизни мне было так хорошо. Я обрел свое достоинство, свое подтверждение — что да, я действительно чего-то стою. Она дала мне веру в себя! Я был остроумен! Как заразительно она смеялась моим шуткам, заставляя меня превосходить самого себя… Я был прекрасен! Она радовалась каждому моему движению! Словно они ласкали ее сердце, как первые движения ребенка, переливы тела любимого… Она не могла отвести от меня глаз. Все во мне очаровывало ее. Нет — пьянило!
Сознанием она словно слилась со мной, заглядывая мне в глаза, ласково заглядывая в мое сердце, и кроме меня никого не существовало. Меня затопило дикое блаженство! Она решила разделять мои чувства, мою жизнь, со мной, со мной! Я нашел сердце, в котором всегда найду сердечный отзвук своих чувств и надежд! Казалось, никого в мире мои беды не волнуют так, как Юнию, никому в мире до моих мыслей, чаяний чувств нет такого дела, как Юнии; она наконец разделила со мной мою жизнь, глаза ее влажно блестели, она тихонько гладила мою руку…
Почему Чак меня тянет? Пора уходить? Неужели они не понимают? Неужели они не видят, слепые? Сердце мое рвалось. Но мы уже уезжали в одной коляске с Кратом и Чаком, провожаемые его величеством. Я не мог противоречить. Не скрываясь, я открыто плакал…
Коляска уносила нас прочь. Мы смотрели назад. Юния стояла у подъезда и кланялась, кланялась нам вслед. Почему-то на глаза навернулись слезы. Я был обручен, да и она, наверное, была несвободна. Другие коляски заслонили ее. Но на повороте я вновь увидел ее. Ее безвольную потерянную фигурку — руки повисли, голова опущена, губы сжаты. Даже отсюда я почувствовал, что она тоже еле сдерживает рыдания.
Стоящий рядом со мной Крат, и тщетно, напряженно всматривавшийся в темноту, которого я только сейчас заметил, глухо взглотнул слюну. Несчастный, — подумал я. Он лишен ее любви!
— О Боже, — сказал Крат. — Как же это случилось? Почему она не поехала со мной? Как это случилось? Только что она так любила меня. Все это время.
Навечно любила! Почему же она не уехала, наплевав на все?! Куда все это делось?! — в его голосе чувствовалось настоящее горе и потрясение.
Я ошеломленно глянул на него.
— Тебя?
— Конечно… — гордо пожал плечами он. А потом закусил губу. — А я то думал, что она не в силах расстаться! — горько и обиженно сказал он.
— Причем тут ты? — сквозь зубы спросил я, начиная наливаться злостью на него.
— Да кто ты?
И он, и он, похоже, был обо мне того же мнения.
— Юния? — недоуменно одновременно воскликнули мы оба.
Ничего не понимая, мы озлобленно уставились друг на друга. Потом начало приходить какое-то прозрение. Кажется, кто-то говорил когда-то вчера или позавчера, что одну из гаэтан зовут Юния. И еще говорил…
Мы недоуменно тупо смотрели на друг друга раскрыв рты, к великому восторгу
Чака. Невоспитанный его тэйвонту откровенно потешался над нами.
Сперва нас охватило бешеное возмущение: нас обманули, нас так обманули…
Потом пришла обида. Затем разочарование. Это было такое потрясение! Затем мы были вынуждены рассмеяться…
Крат был груб, он опомнился первым.
— Какое искусство, — неуверенно сказал Крат. — Какая актриса погибла.
— Спектакль, — злобно выплюнул я. — Обман дивенорских лохов…
Как же это произошло? Каким образом это все удалось? И ведь она была не со мной одним! Были моменты, когда я холодно пытался проследить, каким образом
Юния добивалась этого. Кое-что я понял. Но так мало! Единственное — это не было ни чарами, ни гипнозом — все было честно, открыто…
Но странно — в глубине души, как бы ни неистовствовал в обвинениях рассудок, я продолжал думать, что все же что-то было, что хотя бы до половины восьмого она любила, и, конечно, одного меня, и, конечно, любила всем сердцем. Всем сердцам сердцем любила. Всем любовям…
И что совсем невероятно, — сказал мне отец, — я навек остался благодарным ей.
Дело в том, что эти мгновения, когда она меня любила, сделали меня человеком.
Я почувствовал, что могу быть любимым. Я все могу! Эти мгновения женской любви, когда она меня любила всем своим сердцем без зазора и остатка, я сохранил как самые сладкие мгновения. Которые вернулись мне в ликующем ощущении любви твоей матери. Она вдохнула в меня достоинство. Может, мы нуждаемся в женском одобрении, чтобы жить? Чтобы знать, что мы что-то стоим, чего-то достигли. Не только внешне, нет, но именно в развитии духа, в внутреннем совершенствовании, в мощи индивидуальности. Что теперь подросток достиг результата саморазвития внутреннего цветка своего духа, что его душа, дух, стал достойным любви, отдачи себя. Мы внутри остаемся неуверенными в себе детьми, пока не почувствуем благословение женского сердца. Которое выбираем сами по уровню красоты…
Чак потом объяснил, что это не было обманом. Ни мистикой. Скорей — грубо рациональным подходом к любви.
— Что такое красота? — спрашивал он. — Это на самом деле результат внутренней работы нашего сознания (подсознания) по оценке совершенства явления. Более совершенное по каким-то полезным шкалам или соответствию целям явление кажется нам более красивым. Это касается мастерства, ударов, женщин, тел, машин…
Особенно это наглядно проявляется на примере восприятия каких-то сложных машин. Более старая модификация, которой когда-то восхищались, кажется по сравнению с новой — уродиной. Ее вообще не видят, а ведь раньше, когда нового не было, она вызывала такие восторги! Точно так же и музыка, искусство, даже стихи. Стихи поэтов всего двух столетий назад, если поэзия развивается, кажутся удивительно неуклюжими. И иногда кажется, что чем меньше мы рассуждаем, тем сильнее мы естественно воспринимаем красоту. На самом деле это не так. Просто рассудок не мысль. Те же, чье сознание глубоко и насыщенно, более чуют красоту. Ученые чуют красоту теорий, даже мысль о чем непонятна невежде. Красота — работа внутреннего Разума, доводимая до такого ничтожества, как наша личность. Хуже всего, что развитие ума даже среди лучших людей ничтожно, чтобы понять сложность своего внутреннего механизма. Что ничтожная пульсация крови в мышце, простое переваривание пищи и выделение энергии из самых сложных химических компотов, или простое строение клетки требует Ума в миллионы раз более, чем самый развитый ум личности. Не говоря уже о функционировании этого самого ума. Сложность даже самых крошечных процессов организма поражающа по сравнению с умственной деятельностью величайших из ученых. Разум личности составляет лишь крошечную часть Разума человека, или его духа, психической энергии. Лишь иногда, как в случае с мгновенными счетчиками, вычисляющими мгновенно самые чудовищные примеры и задачи: или как у Моцарта, когда он в единое мгновение "слышал" целую симфонию, человек постигает величие своего собственного инструмента, своего себя, которого он не знает.
