Капитан только покачал головой.
— Мне бы таких матросов! — сказал он.
— Кстати, у меня ваше весло, — сказала я. — Надеюсь, вы не будете за это в обиде.
— Да, я заметил. А мы то думали, как оно могло оторваться, ведь оно приковано цепью!
— Никаких проблем! — засмеялась я. — Место крепления скорей всего прогнило…
— Оно, вообще-то, фамильная реликвия, — осторожно сказал капитан. — Им, по преданию, греб сам великий Король.
— О, прошу простить! — сказала я. — То-то, я думаю, почему оно такое неудобное, — я еще раз внимательно разглядела весло.
— Я дам вам самое лучшее из наших весел, — поспешил оправдаться капитан. — У меня как раз есть легенькое, как перышко, как раз словно предназначенное для этой лодочки.
— У меня нечем заплатить, — сказала я. — Нет, впрочем, постойте, — я пошарила по карманам, и в одном месте, там, где мне что-то мешало, нашла большую золотую монету.
Я с облегчением протянула ее ему.
— Да что вы! — оскорбился капитан. — Да чтобы я взял с вас деньги! Да я у вас повек в долгу и рад отплатить хоть чем-то. К тому же весло мне досталось так, случайно, и оно мне не нужно, ибо нет лодчонки, а за эту монету можно купить весь мой груз.
— Если вещь того стоит, какая разница, сколько оно стоит, — философски заметила я. Но монету спрятала. Может пригодится?
— Узнаю тэйвонту, — уважительно сказал капитан.
Я улыбнулась.
Но потом вдруг вспомнила, что монеты там раньше не было. Это я точно помнила, ибо проверила карманы, когда одевала одежду. Я таких ошибок не допускаю. Зато именно там однажды оказалась рука Радома, вызвав у меня ощущения, близкие к теплому сну. Я почувствовала себя одновременно чуть обиженной, что все оказалось не по настоящему. И вместе с тем теплое чувство благодарности шевельнулось во мне к Радому — как нежно и тактично, чтобы не оскорбить меня и не отяготить неискренностью наши отношения и заставить меня быть чем-то обязанным ему, он без слов и просьб вооружил меня деньгами, думая, что я не вспомню, откуда у меня они! А они б ни в коей мере не помешали потерявшейся девочке среди безумного и злого мира.
— Радом… — шепнула я.
— …Да, — шутливо сказал капитан, — по преданию этим веслом может править только наследник великих героев, королевской крови, иначе простой человек погибнет.
Он улыбнулся, словно приглашая посмеяться с ним. Конечно, он улыбался. Какой из шаловливой девчонки тай, ведущей себя так мальчишески, великий Герой? И посмотрел на меня.
Но, внимательно взглянув, вдруг замолк.
— Проходите, пожалуйста, ваша светлость, — поспешно сказал он, униженно кланяясь. — Всегда вам рады…
Я как-то не обратила внимания на это. Мало ли что с людьми случается в холодный вечер.
— Немного устала, — сказала я.
Увидев выделенное мне место, я без задних ног рухнула на него, как была, даже в насквозь промокшем, даже чуточку обледенелом платье после многочасового стояния в холодной воде и на ледяном ветру.
— Ей богу, кто будет будить меня, — убью! — пообещала я и мгновенно провалилась в мертвый, беспробудный сон.
Капитан, как он говорил потом, так и застыл, глядя, как я мгновенно уснула на полуслове, даже с приоткрытым ртом.
— Ну и ну! — сказал он. — Чуточку устала!?!
Сквозь сон я почувствовала, как кто-то нежно взял меня на руки. Я бессознательно, той частью сознания, которая была оставлена стражем, приготовилась убить его, вогнав пальцы в глаза, даже не просыпаясь, как меня остановил знакомый аромат.
— Радом, — сказала я сонно одними губами, и только теснее прижалась к нему, полностью погрузившись в сон на его руках.
Я, кажется, мелко дрожала и была чуть в ознобе…
Я почувствовала, как с меня осторожно сняли мокрую ледяную одежду. А потом тщательно растерли руками все тело. По-моему, ромом. Но я почему-то не обращала на это никакого внимания и беспросветно спала, не желая просыпаться и подыматься из глубокого, тяжелого, сладкого, затягивающего омута сна. Слишком уж я устала…
Только далекой периферией своего сознания я ловила отчасти происходящее и тут же забывала, погружаясь в сон еще глубже.
Я не боялась рук Радома, поскольку они были сейчас скорей отеческие, без задних помыслов. Впрочем, надо сказать честно, я вообще их не боялась. Потом на меня надели сухую, принесенную кем-то одежду. Я так и не проснулась, накинув что-то на голову и подложив руки под нее, чтоб мне не мешали спать.
Впрочем, я не особо гневалась. Движение шершавых рук было скорей приятно и я согласилась оставить их в своем сне. Даже навсегда отныне. Как естественную и хорошую вновь обретенную часть сна. Спать было хорошо и приятно и сну они совсем не мешали. Наоборот, они оказались словно на своем месте, и я была до этого их немного лишена. Мне это даже показалось странным, ведь всю свою юную жизнь я спала сама без них.
Радому пришлось отдавать приказания, так и держа меня спящую, поскольку, когда он собирался отойти, то не тут-то было. Я бессознательно потянулась за ним, не отпуская его от себя, но не просыпаясь. Оказалось, что мои руки намертво железно вцепились в его одежду на груди. И никто не смог их разжать.
— Я ее знаю, — тихо сказал он капитану, видно, объясняя свое поведение. Точнее было бы сказать — мое, и исключительно бесстыдное.
— Счастливчик!
Были быстро отданы какие-то тихие приказания, во время которых меня укачивали на руках, не отходя от меня.
Кто-то возмущался, зачем поворачивать, она же на другой берег плыла…
Мне влили какой-то горькой настойки на спирту, которую я чуть не выплюнула. Но и это меня не пробудило. Да этого, видно, и не предполагалось, когда насильно поили этой водкой…
— От простуды… — это, по-моему, капитан приговаривал.
Я спала…
Последнее, что еще хоть как-то отложилось в памяти, что Радом лег рядом со мной, все еще немного вздрагивающей, согревая меня своим горячим мощным телом, сказав, что ему тоже надо отдохнуть, и указав, когда разбудить его. Уткнувшись лицом ему в грудь, я довольно скоро, с присущей мне наглостью замкнула железно кольцо своих рук вокруг его шеи. Тренированный захват девичьих рук, лопнула скорей бы кожа рук, чем они разжались…
И больше ничего не помню.
Я спала…
Уткнувшись лицом Радому в грудь, а потом закатившись под мышку. Спала сладко и крепко, крепко и спокойно, непоколебимо веруя в свою звезду и ничего не боясь…
Когда я открыла глаза, комната не качалась. И вообще, по-моему, светило солнце. И где капитан?
— Приплыли? — сонно спросила я.
— Приплыли, — радостно подтвердила вошедшая Юурга. С минуту я тупо смотрела на нее. Потом на комнату… Потом обратила внимания на свой плащ, в который была закутана за обедом и в котором спала сейчас… Секунд тридцать глядела… Я поняла, что весь побег мне просто приснился… И истерически захохотала…
— Ты чего? — встревожено спросила Юурга.
— Да, ничего… — махнула я рукой. Смахивая выступившие от ненормального смеха слезы. Боже, как я обманулась! — Какой сон мне приснился! — хохотала я как дура. Правда, вспомнив концовку сна, я отчаянно покраснела. Вот уж не подумала, что мне снятся такие странные сны! И чтобы поскорей сбить эти мысли, пока меня в них не заподозрили, я спросила. — Значит, я уснула тогда за столом? Прямо на руках у Радома? Или у других? А где Радом? Уже ушел?
Юурга только обеспокоено в недоумении глядела на меня.
Я непонимающе посмотрела на нее.
Вошла кобра. Я, глядя на нее, сама себе заулыбалась. Хотя она была в очень приличной косыночке. Я себе такую же хочу!
— Чему лыбишься? — хмуро спросила та.
Я лукаво промолчала. Знала бы она, как в своем сне я ей ловко отомстила, какой я была ловкой и способной!
Шоа — кобра, Шоа — кобра… — запела я.
Не рифмуется!
— Я тебе во сне такую пакость сделала! — закружившись и закинув голову, сказала я. — Такую!
— Какую еще пакость?! Какую еще пакость задумала эта кошка?!? — чуть не вскричала кобра, едва не завыв, и мигом бросилась к Юурге, схватив ее и требуя от нее ответа. — И так мало ей, чего устроила?!?
— Ты чего? — отступила я. — Бешенная, да? Что я тебе такого сделала?
Вошедший мальчишка Гай одновременно спросил всех с порога:
— Чем это старик Намиро, приезжавший с Радомом, был так взбешен? Что за остров, с которого его забрали?
Он гордо пытался меня в упор не замечать. И не смотреть.
Но я не смогла ответить, потому что подверглась яростной атаке.
— Что я тебе сделала?! — буквально завыла от бешенства Шоа, и сорвала с головы косыночку, обнажив наголо обритую, как голый зад, или женское колено, голову.
Забыв про всякую осторожность и вежливость, я, будто была одна и Шоа не было, отчаянно затряслась от смеха. И никакое сознание, что это неприлично, что Шоа здесь рядом и это может дурно на ней сказаться, не могло на меня повлиять.
