— Зачем так много?.. это к какому числу?..
— Это к понедельнику.
— К следующему понедельнику?.. — не понимает она.
Стах отъезжает от стола, разводит в стороны руками, спрашивает с натянутой улыбкой:
— Обалдеть на месте, да?
Тут же сникает обратно, пододвигается, подпирает голову рукой, трет глаза пальцами.
— А зачем он столько задал?.. Это всем так или что?..
— Это мне. Я особенный. Избранный. Привилегированный. Почетом одаренный.
— Аристаша, давай я с ним поговорю…
— Ха, — весь просветляется — насмешливо, — конечно. Поговори. Посмотрим, как оно поможет.
— Что ты на меня-то срываешься?.. Это же не я виновата.
— Не ты, — смягчается усилием воли. — Не ты. Спокойной ночи.
— Аристаша…
— Мам, ты видишь?! — он поднимает стопку над столом и бросает обратно. Улыбается: — Мне хватает, спасибо.
Мать с видом обиженным и оскорбленным выходит из комнаты. Он откидывается назад, сцепляет руки на затылке, скалит зубы — раздосадовано, цедит сквозь них воздух. Возвращает контроль лицу, расслабляет брови.
XIII
В субботу, не решив и трети, Стах приходит к Соколову со всеми этими бумажками, кладет перед ним на стол, говорит:
— Андрей Васильевич, мы этого еще не проходили. Это вообще не школьная программа.
— И тебе доброе утро, Лофицкий, — кивает. — Ну… что я могу сказать тебе? Решай проблему. У тебя все выходные впереди.
— Вы издеваетесь? Я не успею.
— Летом успеешь, значит.
— Даже если спать не буду, не успею.
— Не надо сном пренебрегать, пожалей организм.
— Пожалейте меня.
— Ах вот оно что, вот ты почему такой несчастный? Пожалеть тебя надо? Может, на ручки еще взять?
— Переломитесь, — заявляет убежденно.
— Иди, Лофицкий, надоел ты мне концерты устраивать. Я тебе все сказал.
— Серьезно? По физике? Двойка за четверть?
— Серьезно.
— У меня? — уточняет специально, чтобы Соколов — прозрел.
— А я не пойму, — Соколов откидывается на стуле, смотрит на него внимательно, — ты у нас застрахован от плохих оценок?
— Застрахован, — показывает себе пальцем на голову — разве не видит Соколов, кто перед ним стоит. — Еще как. Я ниже четверки в принципе не получал.
— Ну, Лофицкий, надо же когда-то новое пробовать.
Стах смотрит на него изумленно, но ничего ему не остается, кроме как проглатывать. Даже слова закончились. Он собирает листы в одну стопку, берет в руки и быстрым шагом покидает кабинет. Соколов бросает вслед:
— Только не плачь, Лофицкий! И не громи гимназию!
XIV
В воскресенье часа в два ночи мать находит Стаха уснувшим среди учебников и тетрадей, прямо за письменным столом. Хмурит брови болезненно, гладит по спине, целует в макушку, шепчет:
— Аристаша, дорогой, иди в кровать… Иди, ложись, родной. Давай, просыпайся.
Он морщится, но отнимает лицо от тетради. Он почти сразу понимает по ее взгляду: на щеке отпечатались цифры. Ей вроде и смешно, и жаль — и выражение соответствует.
— Ты весь в ручке…
— Если бы только в ней… — говорит он хриплым шепотом и прочищает горло. — Сколько времени?
— Два.
— Ты чего не спишь?
— Да я не знаю, неспокойно было, проснулась. Как чувствовала…
Стах тянется на стуле и морщится: не понимает, что не затекло и не болит. Листов все еще добрая половина. Стах смотрит на них враждебно, поднимается со стула, цокает и уходит умываться. Наплевать. Уже ни в одном месте не соображается.
И он так занят, так утомлен, что даже не успевает прийти к пониманию: за эти выходные он ни разу не резался об мысли о разбитом Тиме и засыпал вовремя, и кошмаров ему не снилось.
XV
Стах в понедельник кладет перед Соколовым эту кипу. Разделяет на две. Тот просматривает бегло решенную. Потом берется за девственно чистые листы. Спрашивает:
— Как выходные провел?
Стах растягивает губы в улыбке — это нервное. Цедит:
— А что, вы кругов под глазами не видите?
— Это хорошо. Это характер. Другой бы сразу сдался. Задача-то невыполнимая.
— Да что вы?..
Соколов раскрывает журнал, берет карандаш. И за каждое нерешенное задание ставит двойку. Стах наблюдает за этим с пораженной улыбкой.
В конце концов, клеток в журнале перестает хватать. Соколов рисует в скобках на полях знак множества. Возвращает пачку Стаху на парту: груз, от которого, тот чувствует, никак уже не отделаться.
— Объясняю систему. Каждое задание будет считаться за отдельную оценку. Не исправишь хоть одну до конца четверти — летом будешь с двойкой у меня сидеть и исправлять. Вместе с Лаксиным. Вам же нравится. На задней парте шушукаться мечтательно не по физике. И не надо на меня так страшно смотреть. Садись. Считай задания. Прикидывай, сколько надо сделать. И да, Лофицкий. Хорошие оценки ты будешь зарабатывать, как раньше. А не просто эти задания решишь.
— Да за что?.. Мне не может быть плохо? Не может быть грустно? Это преступление какое-то?
— Вперед, — игнорирует.
— Андрей Васильевич…
— Раньше начнешь — раньше закончишь. Будет цель на остаток учебного года. Об остальном позабочусь я.
========== Глава 39. Украденное сердце ==========
I
Стах весь май после уроков сидит в зале для отчетности с физикой наедине. Хотя бы потому, что разрываться между ней и матерью — такое себе удовольствие.
Иногда врывается в покой Софья. Как сейчас. Она встает над душой, смотрит на него укоризненно.
— Ходите оба ко мне грустные, плачете, книги сыреют…
Стах поднимает на нее взгляд. Не помнит, когда в последний раз Тим бывал в библиотеке. Он уже хочет спросить, но Софья, подкравшись, забирает его записку. Стах подрывается следом, громыхая стулом. Она выставляет на него указательный палец, как шпагу.
— Отдам адресату.
— Не смейте.
— Что там, любовное послание? — и заглядывает краем глаза, отбегая. — Что это, стихи?..
— Верните. Что вы, как девочка?!
— Я и есть девочка, — говорит ему уверенно, читает — вслух, бегает от него между столов и стульев.
Слюной тоски исходит сердце,
Мне на корме не до утех
Грохочут котелки и дверцы,
Слюной тоски исходит сердце
Под градом шуток, полных перца,
Под гогот и всеобщий смех.
— Это же Рембо!
— Верните, — Стах почти рычит.
— А. Наша физика. Дождались-дождались! Здравствуйте.
Стах вздрагивает и оборачивается. Тим рассеянно за ними наблюдает, замерев в проходе. Софья довольно улыбается, подходит, записку «отдает адресату».
Она специально, что ли, затеяла?.. Кого спрашивать, за что? Если люди, которые все это творят, даже не слышат вопроса.
Стах не собирается участвовать в чужом спектакле. Смотрит на Тима с сожалением, как на того, кто, в общем-то, тоже не должен и, наверное, не планировал. Собирает рюкзак и выходит.
II
Тим спускается, когда Стах уже застегивает куртку. Давно так не обжигало его присутствие. Чтобы все сбоило и хотелось в истерику.
— Арис?..
Стах сглатывает ком и оборачивается.
Тим протягивает записку и сцепляет руки в замок.
— Я не читал. Если вдруг… что-то…
— Там ничего такого… только нытье из-за физики… Думал: выйдет забавно, но вышло — как всегда, — усмехается, выходит так себе.
Они застывают посреди пустого холла. Стах держит паршивый листок. Не знает, что испытывает. Не знает, чего не испытывает.
— Она сказала, что ты ждешь… каждый день…
Стах опускает вниз голову, прячет записку в карман.
— Я жду. Каждый день.
Тим молчит. Стах решается поднять на него взгляд. Тим выглядит болезненным и грустным.
— Ты не… — Тим теряется. Спрашивает тише: — Может…
Стах тормозит. Кивает. Он знает, что Тим просит остаться. Тим отступает на шаг. И с опозданием опоминается, что нужно отдать номерок и получить вещи. Ему неловко. Стаху тоже. Тим, помедлив и помявшись, уходит к гардеробу.
III
Стах садится рядом на скамейку. Наблюдает, как Тим продевает шнурки, перекрещивает — узором, мудрено, завязывает в бант и засовывает внутрь так, что и не заметить, где они кончаются, куда уходят. Лучше бы не помнить причины… Он сглатывает и отворачивается.
