Потом Тим мучается с молнией. Она расходится. Напоминает о чем-то уже не стыдном — приятном. Стах осторожно улыбается:
— Застегни на клепки…
— Там ветер… — сопротивляется Тим.
— Дай-ка.
Стах тянет к нему руку. Тим тушуется несколько секунд. Но все-таки делает шаг ближе. Позволяет ему самому попробовать.
Стах долго водит собачку туда-сюда, пока наконец не поднимает медленно — с целой молнией, пока не поднимается за ней сам, чтобы застегнуть полностью. Тим задирает голову, шарит взглядом по потолку и стенам. Стаху сносит пульс. Он застегивает верхнюю клепку, нарочно задевая его подбородок пальцами. Говорит полушепотом:
— Готово.
Тим пятится, щелкает клепками. Забирает рюкзак. Прячет руки в карманы куртки, прячет нос за воротник. Стах идет следом, кусает губы в попытке усмирить улыбку.
Они выбираются на улицу. Молча идут. Стаху хочется держать Тима за руку. Как маленького. Или как своего.
Тим первым нарушает тишину:
— А что там с физикой?
Стах не ожидал и несколько секунд ответственно тупит. С такой большой-пребольшой надеждой.
— Да там… Соколов дал мне в четверг огромную стопку заданий. И когда я говорю «огромную», я имею в виду огромную. Толщиной в четыре тома «Войны и мира». И назначил срок — до понедельника. А добрая часть — даже не школьная программа. Но шутка не в этом. Я с половиной не справился, прихожу в понедельник, а он говорит: «Задача-то невыполнимая». Но за каждое нерешенное задание награждает меня двойкой. Мне нужно исправить двести семьдесят три. Если хотя бы одна останется — будет лебедь за четверть. Меня на порог не пустят даже с одной четверткой. Сижу в библиотеке пятый день и думаю: с кем бы вместе посмеяться, чтобы не рыдать в одиночестве? — усмехается. — Вот и написал…
— За что тебя?.. — не понимает.
— За плохое настроение, наверное. Дал мне… цель на остаток учебного года. Я от философии Соколова тащился, как только в седьмом он первый урок у нас провел… Не думал, что напорюсь, — усмехается.
— Арис…
— Да, Котофей?
— Он мне тоже выдал стопку. Только за прогулы.
Несколько секунд они друг на друга смотрят. Стах усмехается:
— Это похоже на заговор?
— Что?..
— Не знаю. Софья еще.
— А… нет. Она, кажется, просто чокнутая…
Стах запрокидывает голову и смеется в голос.
— Соколов тоже… — Тим не в восторге. — Заставляет меня сидеть с ним, пока сам не закончит. Как будто ничего нет, кроме его физики… Я уже физику ненавижу, Арис, только ты не обижайся…
— Последнюю неделю я тоже ненавижу физику, — усмехается. — Мне даже решения снятся. Это кранты.
— Ты как Менделеев… — впечатляется.
— Только без открытий.
— Погоди еще неделю в таком ритме…
Стах смотрит на Тима — и улыбается ему, и понимает, что чертовски соскучился. Тот отводит взгляд и прячется за черными ресницами. Стах серьезнеет:
— Как ты?
— Так… — пожимает плечами. — Никак.
Стах кивает и совсем перестает улыбаться.
— А ты?
— Не знаю… У меня нет времени разбираться, как я. Только я не считаю, что это плохо. Может, даже лучше. Когда нет времени думать.
— Может… У меня так не выходит.
— Это, наверное, от восприятия зависит. Просто я обычно на что-то внешнее переключаюсь, а ты как-то… больше в себя уходишь.
Тим соглашается.
Они доходят до развилки. Тим замирает и смотрит на Стаха. В ожидании чего-то. И тот — так же. Между ними зависает все, что накопилось за недели молчания, все, что поднялось в ссоры и еще не успело осесть, все, о чем надо было бы сказать — и о чем совсем не говорится.
Стах не выдерживает первым. Он поджимает губы в улыбке, поднимает ладонь — и прощается жестом. Тим, помедлив, потерянно кивает… и они расходятся.
По дороге, когда потихоньку отпускает, когда Стах перестает улыбаться на реплики, прокручивая их в голове, его накрывает новой волной нехватки Тима, более сильной, чем до разговора.
IV
Стах изнемогает в зале для отчетности шесть дней в неделю. Изнемогает дома. Изнемогает в перемены. От физики уже воротит. Он не получает удовольствия. Просто вычеркивает одно задание за другим.
Он действительно собирается все решить. Даже то, чего нет в школьной программе. Обложился учебниками — и напряженно вчитывается в них, делая перевод с вузовского на родной русский. Если что-то совсем не дается, оставляет. Из подсознания решение приходит само, позже, в самый неудобный для этого момент. И это не похоже на творческий порыв, скорее — на приступ тошноты. Главное — успеть донести добро до бумаги.
Соколов тем временем за работу на уроке и дополнительные задания честно стирает двойки и рисует ручкой пятерки.
Стах даже рад, что занят. Ему кажется, иначе он бы захлебнулся от тоски. «Украденное сердце» въелось в память и не хочет отпускать в те минуты, когда появляется место для мысли: во время чистки зубов, например, или душа, или дороги куда-то. Самих мыслей нет. Есть только строки. И там, где поэт воздвиг памятник сраженной коммуне, сраженной свободе, ему видится тоска по тому, что не случилось, не случится, не случается…
V
Уже закрыта библиотека, но в зал для отчетности выходит отдельная дверь, в коридор — для таких заучек и второй смены, наверное… На часах — почти пять, мозг отказывается работать. Стах собирает вещи.
Он выходит, закрывает за собой. Замечает странную картинку: крадется Тим… ну… насколько может красться и без того тихий Тим, часто оборачиваясь и трогая стену рукой. Стах расплывается в улыбке.
— Тиша?
Тим пугается. Просительно изгибает брови. Прижимает палец к губам. Стах усмехается, ускоряет шаг и догоняет. Уводит Тима на лестницу. Там спрашивает шепотом:
— Сбежал?
Тим слабо кивает, но, кажется, еще не верит.
— Как тебе удалось?
— Сказал, что умираю с голода…
— Мне даже интересно, что он на это ответил.
Тим угнетенно молчит. Без охоты цитирует:
— «Давно?»
— Ты обиделся? — усмехается.
— Навсегда, — заверяет.
Стах улыбается ему ласково и расстроенно. Пихает плечом. Тим отворачивается, выставляя напоказ белую шею. Стах отводит взгляд. Замечает, что он мучает запястье. Накрывает всем сразу, начиная с воспоминаний и заканчивая желанием целовать. Или просто — просто как-то выразить эту нежность к нему, потому что ей тесно внутри…
VI
Куртку Тим так и не починил. Зато приноровился застегивать. Стаху немного жаль — не пристать к нему с помощью. Не проявить заботы. Ничего не сделать. Только осознать свою бесполезность.
Уже на улице, пока между светом фонарей роится белое, Стах решается заговорить с ним:
— Как проходит твоя экзекуция?
Тим не отвечает: видно, его замучили. Стах не знает, зачем Соколов его держит. Может, для видимости. Может, чтобы гарантировать, что никто после уроков не станет ждать. Может, надеется разговорить.
Но Тим грустит. И Стаху приходит в голову дурацкая идея. Он усмехается:
— А давай попрощаемся с Соколовым?
— Чего?..
Стах ускоряет шаг. Минутный порыв. Он уже почти видит на лице Тима улыбку.
Тим идет за ним, вдохновленным, за поворот, огибая гимназию. Когда понимает, что он — всерьез, что он что-то задумал, канючит:
— Арис… я специально сбежал, чтобы не прощаться…
— Не дрейфь, Тиша, не все же ему одному злорадствовать.
Стах останавливается только под окнами нужного кабинета. Сбрасывает рюкзак, лепит снежок. Тим на все это дело болезненно хмурит брови и ежится на холоде.
Потолки в гимназии высокие, особенно если вспомнить, что на первом этаже — спортзал, и даже до второго докинуть задача непростая — особенно снежком. Но снег — липкий и тяжелый, все-таки — уже кончается май…
Стах кидает — и не попадает.
— Арис, не надо… — просит Тим.
Но когда Стаха это останавливало?.. Он лепит еще один.
Попадает раза с третьего. Ждет, когда появится Соколов, но тот не хочет появляться. Тогда он повторяет этот трюк — и уже со второго броска удается. Спрашивает Тима:
