– Как я ненавижу эти штуки!
– А я их обожаю, – возразила Джемма. – Нет ничего лучше, чем укладывать на обручи ярды и ярды шелка. И потом всегда можно устроить торжественный выход, если обручи достаточно велики. Правда, в этом сезоне фижмы стали гораздо меньше: еще одна веская причина покинуть Париж.
Поскольку Харриет в любых обстоятельствах терпеть не могла торжественных выходов, а тем более с прикрепленными к бокам огромными проволочными корзинами, она тут же сменила тему:
– Кто эта Роберта и как ее фамилия?
– Леди Роберта Сент-Джайлз. С ней очень весело. Уверена, что вы обе сразу полюбите друг друга. Беда в том, что она отчаянно влюблена в совершенно неподходящего человека, – рассказывала Джемма, потянувшись к шнуру сонетки. – Сейчас спрошу, сможет ли она прийти сюда. У нее как раз примерка бального платья, но, может, модистка ее уже отпустила.
Однако Харриет поспешно взмахнула рукой:
– Сначала я хочу кое-что спросить.
– Разумеется, – кивнула Джемма, уронив шнур.
– Это….это насчет Бенджамина.
Всякий раз, когда она упоминала имя умершего мужа, на лицах людей обычно появлялось одно из двух выражений. Если они знали только, что Харриет – вдова, неизменно отвечали отработанно-сочувственными улыбками, впрочем, чаще всего искренними, и тут же принимались рассказывать истории о вдовствующих тетушках, обретших истинную любовь буквально через неделю после похорон, словно сама Харриет мечтала снова выйти замуж, уже стоя над мужниным гробом.
Но если им было известно, что Бенджамин покончил с собой, выражение становилось совершенно иным: более настороженным, более участливым, слегка испуганным, словно самоубийство было чем-то вроде заразной болезни. И никто не рассказывал историй о людях, решивших добровольно уйти из жизни.
Но Джемма, очевидно, знала то же, что и большинство знакомых, поскольку вид у нее был участливым. И только.
– Он убил себя! – выпалила Харриет. – Выстрелом в висок. После того как проиграл огромные деньги.
Несколько секунд Джемма непонимающе взирала на подругу, после чего вскочила и плюхнулась рядом с Харриет. Стул был настолько широк, что, сняв обручи, они легко уместились вдвоем на сиденье.
– Но это просто кошмар! – воскликнула Джемма, обняв подругу за плечи. – Прости, Харриет. Никто мне не рассказывал.
Слезы обожгли глаза Харриет.
– Ничего… я уже привыкла.
– Правда? Наверное, и я смогла бы смириться со смертью мужа, тем более что мы с ним не слишком близки. Но ты и Бенджамин… как он мог такое сделать?!
– Не знаю.
Несмотря на все старания взять себя в руки, голос немного дрогнул, и Джемма крепче прижала ее к себе.
– Он был так несчастен. Никогда не умел быть несчастным.
– Не умел? Я помню его смеющимся.
– Да… он редко принимал серьезный вид, не любил грустить и не привык стыдиться себя. Но в тот раз он стыдился себя и поэтому взялся за пистолет.
– Из-за карточной игры?! Но почему он играл по таким высоким ставкам?
– Это были не карты, – вздохнула Харриет. – Шахматы.
– Шахматы?!
Несмотря на все усилия, по щеке Харриет покатилась слеза. Джемма откуда-то достала платочек и промокнула прозрачную каплю. Харриет едва не улыбнулась. Самый мягкий, самый прозрачный, самый элегантный клочок батиста, который она когда-либо видела…
– До чего же унизительно плакать по нему! – шмыгнула она носом.
– Почему? Мне казалось, что ты должна носить свою скорбь как знак отличия! Что ни говори, а ты достаточно любила его, чтобы помнить и переживать. Мне такое трудно представить.
– Это унизительно, потому что… он так спешил покончить с собой и совсем не думал обо мне! – рассерженно бросила Харриет.
– Глупости, дорогая, и ты это знаешь. Твой муж вовсе не хотел покидать тебя. Не больше, чем желал себя убить. Я знаю Бенджамина, помнишь? Я была рядом, когда вы полюбили друг друга.
– Когда я полюбила его, – поправила Харриет, с полными слез глазами. – Если он и любил меня, то доказал это весьма странным образом.
– Неправда, он любил тебя. Но Бенджамин был на редкость импульсивным человеком. Уверена, что он пожалел о содеянном в тот момент, когда спустил курок, но было уже слишком поздно. Он просто не подумал перед тем, как действовать.
– А следовало бы подумать!
– Партия в шахматы была публичной?
– Конечно! Шахматы сейчас вошли в моду. Все в них играют: в кафе, в частных домах. В «Уайтсе». Иногда мне кажется, что люди ни о чем другом не способны говорить.
– Удивительно! Я и понятия об этом не имела. Думала, что такое творится только во Франции.
– Бенджамин питал нескрываемую страсть к шахматам. Он не мог просто играть. Ему нужно было подняться на самый верх. Быть среди лучших.
– Но этого не случилось, – печально вздохнула Джемма.
– Ты и это помнишь? Ну конечно, вы с ним иногда играли. Он когда-нибудь выигрывал?
Джемма покачала головой.
– Он мог выиграть почти у каждого, – сообщила Харриет. – Но не мог вынести мысли о том, что лучшие игроки остаются недосягаемыми. Он так жаждал победить Вильерса, что это стало чем-то вроде болезни.
– Значит, это с Вильерсом он играл в последний раз? – ахнула Джемма.
Харриет снова смахнула слезы.
– Чему ты удивляешься? Вильерс лучший шахматист Англии. По крайней мере так утверждают.
– Все это очень странно, – протянула Джемма. – Я все утро говорила о Вильерсе.
– Собираешься сыграть с ним партию? – вскинулась Харриет, чувствуя, как надежда тисками сжимает ей грудь.
– Не совсем. Дело в Роберте. Роберте Сент-Джайлз. Она влюблена в него.
– Влюблена в Вильерса? – Харриет слабо улыбнулась. – Кажется, мне ее жаль.
– Значит, он был другом Бенджамина?
– Они часто играли вместе, но Вильерс не соглашался играть на деньги, снисходительно намекая на то, что Бенджамину никогда у него не выиграть. Наконец Бенджамин бросил ему вызов, и Вильерс согласился. Сначала Бенджамин играл хорошо. Но, думаю, Вильерс специально ему поддавался.
– Понятно, – обронила Джемма, стиснув руки.
– Тогда Бенджамин стал повышать ставки. Насколько мне известно, Вильерс отказался, и Бенджамин так разгневался, что, уверенный в победе, заставил его сдаться. По крайней мере так мне рассказывали… потом.
– И тогда…
– Вряд ли Бенджамин сразу понял, что происходит. Но должно быть, приехал домой и вспомнил всю игру, ход за ходом. А я была в деревне. Будь я в Лондоне, наверное, смогла бы ему помешать. Но так или иначе, а он сообразил, что все это время Вильерс обращался с ним как с малым ребенком. И что у него не было ни единого шанса на выигрыш.
– Бенджамин слишком любил шахматы, – утешила Джемма.
