с самим Святославом, а теперь не могла подобрать двух слов.
– Он знает язык русов, – смеясь, подбодрила ее Дагни. – Сигурд, скажи ты что-нибудь, а не то Правена подумает, что ты можешь только рычать.
– Прости, – низким голосом произнес Сигурд, и от звука этого голоса Правену снова пронизала дрожь. – Я онемел… от страха. Мне в Силверволле рассказали, что сюда заявилась… воительница из дальних стран, чтобы захватить Мерямаа…
– Не шути так! – замахала на него руками Дагни. – Она не поймет, что ты шутишь.
– Мы, может, и не против, чтобы нас захватили такие воительницы! – ухмыльнулся Анунд.
Правена сглотнула. Сбылись ее ожидания, что прибытие обоза что-то поменяет. Еще как поменяет. И даже до того, как на ум пришли хоть два-три подходящих слова, она поняла – что именно. Что-то продолжала говорить довольная Дагни, но Правена ее не слушала – она уже все решила.
* * *
На пир начала зимы Анунд конунг созвал всех русов Озерного Дома и окрестностей, самых знатных мерянских кугыжей, послал даже за Хедином в Силверволл, чтобы иметь как можно больше надежных свидетелей договора. Перед очагом возложив руки на шкуру жертвенного вепря, Бер и Анунд принесли взаимные клятвы. Бер оставлял в Озерном Доме Правену и обещал не позднее следующего лета прислать сюда ее сына и посольство для установления нового «торгового мира». Анунд взамен возвращал Беру свободу. Правена поставила условие, чтобы с ней не заговаривали ни о каком новом браке ранее следующего лета. Анунд согласился на это и подтвердил обещание растить ее сына как своего родного внука. Золотой Рог Фрейра сиял на шкуре вепря, и Анунд призвал Бога Ванов в свидетели их взаимных обетов.
– Как имя твоего сына? – спросил Анунд.
Это было не простое любопытство: имя человека знатного рода выражает его притязания на власть и наследство того или иного из былых владык. А помня, что сын Улеба, как и он сам, принадлежал как бы к двум родам – Ингварову и Свенельдову, – было особенно важно, какой из них Улеб избрал для своего сына.
– Ростислав, – ответила Правена.
– Хрос…тислейв? – Анунд удивился, впервые услышав что-то подобное. – Кто это был?
– Так звали князя из Моравии, который первым принял Христову веру от греков. Мой муж ведь был крещен. Он хотел, чтобы наш сын унаследовал только сокровища духа и не притязал ни на какие престолы.
– Ну что ж, это было мудро, – согласился Анунд.
А сам подумал: хорошо, что не Свенельд. Это имя в Мерямаа и полсотни лет спустя звучало бы слишком вызывающе.
Когда Правена объявила Беру свое решение, он вовсе не сразу с ней согласился. «Я все обдумала, – уверила его она. – Ты должен продолжать путь и отыскать Игмора. Я больше ничем в походе помочь не могу. Я могу только дать тебе свободу, чтобы ты довел наше дело до конца – за тебя, за меня и сына моего. Ты должен скорее вернуться в Хольмгард, да и Алдана дома заждались. Быть может, так и правда будет лучше для меня и моего Рости. Мы возьмем с Анунда клятву, что ранее чем через год ко мне никто свататься не станет, а там будет видно, куда катится судьба».
Убедившись, что она доподлинно сама этого желает, Бер больше не спорил. После пира начала зимы они с Алданом и дружиной отправились вместе с Хедином в Силверволл и вниз по течению Гды, уже поднявшейся от дождей, попали туда за неполных два дня. Там пришлось просить у Хедина лошадей – вверх по Мерянской реке они добирались бы до волока слишком долго и могли бы не успеть, пока путешествие по воде еще возможно. Им помогала Эльвёр – она тоже беспокоилась о судьбе Хольмгарда, зная, что в эти дела непременно вмешается ее родной брат, Ингвар ладожский, как ближайший потомок Олава из тех, кто жив и поблизости. Дружина Бера теперь насчитывала всего четырнадцать человек. Полевые работы уже закончились, и Хедин, поколебавшись, все же дал им лошадей, с уговором, что только до Видимиря, и оттуда его люди, посланные с Бером, должны были доставить лошадей назад. Взамен ему оставили лодки Бера – до следующего лета по воде уже не ездить.
От Силверволла до Видимиря пробирались девятницу. Старались держать путь вдоль реки, где можно было найти удобный ночлег в погостах; на каждом ночлеге в ближайшей веси брали проводника и сажали его на лошадь позади кого-нибудь, чтобы указал тропу к следующему погосту. Раз или два остались под крышей на день, когда уже слишком упорно лил холодный дождь, но дождливых дней, к счастью, выпало не так много. Вспоминая Правену и Лельчу, Бер про себя радовался, что они сейчас сидят в теплом доме у огня и им не грозит непогода.
Чем дальше они продвигались на запад, тем больше его мыслями завладевала Вефрид. Бер не сомневался, что увидит ее в Видимире. Он хотел этой встречи, но к чему она приведет, не знал. С чем он предстанет перед ней? Двое из пяти убийц Улеба, Игмор и Красен, по-прежнему живы и к тому же неизвестно где. В пору перелома с лета на зиму мерянские, да и словенские ловцы уходили в лес на промысел, сбиваясь в ватаги. В последние дни перед выходом из Озерного Дома Бер узнал, что Игмор с Красеном собрали в окрестностях Келе-озера немалую дружину – человек тридцать – и увели их в лесные зимовища. Это Беру поведал Сигурд, хорошо знавший эти обычаи. Ясно было, что преследовать Игмора теми силами, что есть, невозможно, даже если Сигурд и помог бы его сыскать в мерянских лесах. Сигурд на прощание обещал приглядывать за Игмором, насколько получится, чтобы знать, куда направить погоню, если вновь появится такая нужда. Но когда будет возможность вновь за это взяться, Бер даже не загадывал. А значит, обет мести ему носить еще невесть сколько. Может, много лет, может, всю жизнь, как ему представлялось той летней ночью на Улебовом кургане. Той самой, когда из мрака вдруг вышел Вальгест. Сказал, что из Ладоги, а на самом-то деле прямиком из Асгарда. Вспоминая ту ночь, Бер почти верил, что ощущал витающий вокруг ночного незнакомца запах грозы…
Подъезжая к Видимирю, Бер и радовался, что сейчас увидит Вефрид, и отчасти стыдился – ему представлялось, что везет он с собой поражение. Отряд заметили со стены; не зная, кто это, Эскиль на всякий случай велел было закрыть ворота и вооружиться, но, разглядев Бера и Алдана, снял шлем и сошел к воротам
