встречать их. Хельга обняла Бера, как родного сына; он был рад ее видеть, благодарен за теплую встречу, но невольно оглядывался, отыскивая светловолосую голову и тонкое скуластое личико с большими зеленовато-серыми глазами. Пытливый взгляд исподлобья: ну, поглядим, чего ты достиг! Ничего, придется ему признать. Игмор не только жив, но и куда сильнее, чем в начале своего пути. Тогда с ним было всего четверо соратников – а теперь, говорят, четыре десятка или около того.
– А Хавстейн и Вефрид уехали в Хольмгард, – огорошила его Хельга. – Мы уговорились, что если ничего особенного не случится, они вернутся с зимним обозом, после Йоля. Если ты намерен ехать домой до снега, то еще застанешь их там.
Из Видимиря лошади Хедина должны были отправиться обратно на восток, но, узнав все новости, Эскиль посоветовал Беру продолжать путь, не медля. Сам он, грози ему опасность потерять Хольмгард, пешком бы пошел. Подумав день-другой, Эскиль объявил, что сам поедет с Бером – оказать поддержку, если что.
– Не знаю, чем я заслужил твою дружбу… – с искренним удивлением начал Бер.
– Должен же я помочь моему будущему зятю! – Эскиль хлопнул его по плечу. – Не хочу, чтобы моя дочь лишилась всего хозяйства еще до того, как выйдет замуж.
Бер вздохнул, но не нашел ответа. Эскиль и сам знает, что жениться, не закончив с местью, он не может; но Эскиль смотрит еще дальше. Упусти Бер свое наследство в Хольмгарде, и месть мало поможет. А Эскиль с тем упустит возможность породниться с настоящими признанными конунгами, о чем мечтает уже лет двадцать.
Отдохнув три дня, пока Хельга поила всех отварами от простуды, обсушившись и взяв новых лошадей, дружина, увеличившись вдвое, выступила через волок к Забитицам, а там дальше вдоль Мсты, на запад.
Проведя еще шесть дней на грязных осенних дорогах, Бер с дружиной подъезжал к Хольмгарду в самую неприятную пору года. Несколько раз принимался идти снег, земля подмерзала, и порой лошади ступали по снеговому покрову, но к вечеру таяло. Почти все были простужены, Алдан лишился голоса, а Вигаря и вовсе пришлось оставить в одной веси: он расхворался не шутя, у него был жар, но ждать, пока он оправится, Бер не мог. Лошади уставали, и в день удавалось проделать меньший путь, чем в теплое время. Трудности пути отвлекали от посторонних мыслей, и в какой-то мере это было благо; Бер и жаждал увидеть поскорее вал Хольмгарда и крыши на взгорке над Волховом, и боялся того, что застанет внутри. Чтобы не утонуть среди разлившихся проток при устье Мсты, пришлось сделать широкий крюк, но вот потянулись последние версты. В Хольмгарде он родился и никогда не покидал это место так надолго; сердце щемило при виде крыш старинного княжеского гнезда и густого дымного курева над ними. Донесся чуть слышный запах свежего хлеба – хлебные печи стояли снаружи на валу, – и слезы на глазах, вызванные ветром, стали горячее.
Снова пошел снег – мелкие твердые крупинки на ветру секли лицо. Прикрываясь краем худа, Бер смотрел на суету перед воротами. Утомленная лошадь едва переставляла ноги, и Бер ощущал такую усталость, накопившуюся за осенний путь и за все это лето, что сомневался, хватит ли у него сил на последние двести-триста шагов.
Ворота оставались открыты – или их узнали, или это ловушка. Но даже ловушка страшила Бера меньше неизвестности. Пусть бы там засел сам Фафнир – он хотел знать это наверняка, и поскорее.
В воротах гудела густая толпа – и за воротами тоже. В Хольмгарде оказалось полно народу, но Бер еще никого не разглядел и не понял, добрый это знак или дурной. Звучали приветственные крики, но недружные, и быстро смолкали, словно кричавшие опомнились. Перед входом в хозяйский дом тоже стояли люди, мужчины и женщины, и на первый взгляд Беру показалось, что он здесь не знает никого. Он искал глазами Сванхейд, но ее не было; мелькала последняя надежда, что в такую погоду старая королева будет ждать в доме… Но сам воздух Хольмгарда неуловимо изменился. Можно было винить в этом осенний холод и снег, но Бер сердцем чуял – не в этом дело.
Знакомый голос вскрикнул по-варяжски «Отец!», и Бер не понял, к кому это относится. Он сошел с коня, и тут к нему бросилась какая-то женщина. В последний миг он узнал Малфу – теперь она была убрана повоем, как замужняя женщина, и оттого казалась другой, повзрослевшей. И еще – она была в белой «печальной сряде».
– Бер! – Малфа обняла его изо всех сил, прижалась к нему, уткнувшись лицом ему в шею.
Ему сразу стало легче: объятия Малфы вернули чувство дома. А ведь всего два года назад он сам и привез ее сюда – одинокую и бездомную.
– Ты здесь! Вы приехали! Мы так ждали… – бормотала Малфа, не поднимая головы. – Но ты не знаешь – беда у нас…
– Я знаю. Сванхейд?
– Да. – Малфа наконец отстранилась и взглянула ему в лицо. – Кто тебе рассказал? В погостах?
Вокруг них смыкалась толпа, но ближе никто не подходил – все дружно предоставили Малфе передать самые важные вести.
– Нет. Она сама мне и сказала.
– Пойдем в дом, ты замерз совсем!
Хольмгард и правда оказался битком набит. Получив спешную весть о смерти старой госпожи, сюда примчался из Ладоги Ингвар, внук Олава, а из Пскова – сам князь Судимер с женой Альдис, младшей дочерью Сванхейд. Все вместе они проводили тело Сванхейд, уложенное в резной короб от повозки, на погребальный костер. Янтарный «ведьмин камень» так и остался зажатым в ее руке – она отнесет Фрейе одну из ее слез, потерянных в поисках любви в незапамятные времена.
Несколько дней шли поминальные пиры, в гриднице накрывали столы для всех жителей Хольмгарда и Поозерья. Старейшины собирались и с Мсты, и с Шелони, и даже с Ловати – Сванхейд была известна и уважаема в северной Руси, как никакая другая женщина. Явились из Варяжска и потомки Ветрлиди, но Исольв, его последний сын, сразу заверил прочую родню в своих мирных намерениях и желании жить дружно: помня недавнюю гибель брата на поединке, он не решался снова пытать удачу, да и честолюбия такого не имел.
Уже на этих пирах много говорили о дне завтрашнем – о необходимости собрать посольство к Анунду и выручить Бера. Для этого требовалось обрести согласие между людьми очень разными. Ближайшими опекунами малолетнего князя Владимира оказались Дедич – его
