Прошла неделя, и демон злобы снова навестил его. Джим называл его демоном потому, что бешенство, овладевавшее им, приходило невесть откуда и, казалось, не имело отношения непосредственно к нему, Джиму Райли.
Произошло это как-то раз после выступления. Как всегда, львиная доля аплодисментов досталась Викки, и хотя он говорил себе, что с учетом ее внешности это неудивительно, ему вдруг стало до слез обидно. В конце концов, «дрессированные собаки Джимбо» — этоего номер! Этоон вкалывал в поте лица, экономил на последнем, чтобы выкупить у Такка собак со всем прочим инвентарем, он разучивал с четвероногими тварями трюки, запоминал команды, вникал в детали! А Викки — это так, придаток к собакам, и когда он видел, как она похищает его успех, он терял всякое равновесие. До поры до времени от отгонял от себя недобрые мысли — и, может быть, это и было ошибкой.
Когда с собаками на поводках они уже уходили с арены, один из клоунов вдруг подскочил к Викки, вручил ей букетик искусственных цветов и, приложив руку к сердцу, упал на опилки, словно бы в обмороке. Джим, потеряв над собой всякий контроль, налетел на малого и хотел его нокаутировать, но тот ловко увернулся и, сделав неприличный жест, растворился среди остальных клоунов. На трибунах раздался смех, и Джим, гордо поклонившись, прошествовал за кулисы.
Но даже после этого все могло бы быть в полном порядке, если бы она держала язык за зубами. Но вечером, отведя собак в загон, Викки вернулась в фургон и сдержанно-сухим тоном, всегда выводившим его из себя, заметила:
— Это был запланированный трюк, Джим. Он дарит цветы всем женщинам, уходящим с арены.
— Заткнись! — отрезал Джим и сделал еще один глоток из бутылки с пивом. Пиво было теплое, поскольку льда у них не было, и оставляло во рту металлический привкус. — Заткнись и прикуси язык. Ты мне до жути напоминаешь мою старуху — та тоже болтала без передышки — к месту и не к месту.
Она повернулась и впилась в Джима горящими глазами:
— А вот и не заткнусь! Если ты не прекратишь орать на меня, я от тебя уйду, и тогда…
И тогда он ее ударил.
Обычно Викки просыпалась легко и с хорошим настроением, но сегодня просыпаться не хотелось, и она изо всех сил удерживала себя в состоянии дремы. Когда в глаза начал бить солнечный свет, она перевернулась на другой бок и чуть не вскрикнула от острой боли. В одно мгновение вспомнилось все, и Викки содрогнулась — не от боли, а от ожившей картины вчерашнего дня: перекосившееся от бешенства лицо Джима, его пылающие глаза. Он ударил ее по лицу с размаха, она даже не смогла увернуться. Оглушенная, она первые несколько секунд была не в состоянии шевельнуться. Потом, медленно подняв руку, чтобы закрыть лицо от ударов, она увидела в его взгляде что-то похожее на страх. Яростно мотнув головой, словно вытряхивая из нее муть, Джим попытался обнять ее, но когда она отпрянула, в его глазах появились стыд и боль.
— Господи, Викки! Я чертовски виноват перед тобой! Я сам не понимаю, как это сделал!
Викки не проронила в ответ ни слова. Итак, Джим поднял на нееруку. Что же ей теперь делать? Первым стремлением было убежать. Но куда ей деваться без денег — ведь у нее нет за душой даже цента. Он все предусмотрел — наверняка все это делалось сознательно, чтобы держать ее в своих руках. И как только она раньше этого не поняла?
— Я поступил как последний болван, — севшим голосом пробормотал Джим. — Я чертовски раскаиваюсь, что так сделал.
Не могло быть ни малейшего сомнения в искренности его сожалений. Глаза Джима налились кровью от злобы к себе, правая щека его подергивалась и, казалось, еще секунда — и он зарыдает.
— Ты ведь меня не покинешь, а, Викки? — спросил он.
Покинешь? Уйти туда — не знаю куда, искать то — не знаю что?
— Нет. Но если ты меня еще хоть раз ударишь — уйду, — сказала она, отчетливо выговаривая каждое слово.
Она позволила себя обнять, а чуть позже — заняться с ней любовью: каждый раз она надеялась, что сегодня-то, наконец, все будет по-другому… но когда он зарычал в экстазе сладострастия, она по-прежнему оставалась ледяной. Он, должно быть, почувствовал это, потому что потом, вместо того чтобы по привычке перевернуться на другой бок и заснуть, долго не отпускал ее.
Впервые за все это время он ей приоткрылся: рассказал про отца, бившего его смертным боем, про мать, ни разу за него не заступившуюся, описал их фургон, провонявший тухлыми фруктами и экскрементами животных.
Голос его дрогнул, когда он сказал, что родителей гораздо больше волновала любая из обезьянок, чем собственный сын. Викки стало его ужасно жалко, и в порыве сочувствия она даже обняла Джима и пообещала никогда не покидать его, хотя и понимала, что говорит неправду.
Еще через несколько дней, когда Викки дремала на своем матрасе, Джим, сияющий как начищенный доллар, влетел в фургон и сообщил, что нанятый им агент договорился о выступлении до конца сезона в одном из больших цирков.
— Брадфорд-цирк — это, конечно, не Ринглингс, но тоже известная и солидная контора, — сказал он. — Им нужен номер с дрессированными животными взамен выбывшего, а это значит, у нас есть шанс закрепиться там надолго.
Мара сидела в центре палатки, слегка облокотившись на стол, покрытый бархатной скатертью, и, казалось, вся была поглощена созерцанием разложенных на нем карт. Обычно ее внимание было сосредоточено на клиенте — на выражении его лица, непроизвольных движениях, выдающих внимательному взгляду потаенные мысли и сокровенные переживания. Но иногда, как, например, сейчас, карты начинали говорить сами по себе, и тогда она вчитывалась в их мозаику, вполуха слушая посетителя и попутно обдумывая, что именно из открывшегося можно высказать вслух.
Сейчас карты возвещали об ухудшении здоровья, о душевной трагедии и о предательстве. Посетительница, женщина более чем средних лет, сидела неестественно прямо и с напряжением всматривалась в карты, словно бы чувствуя неладное. А впрочем, она, возможно, пришла сюда уже с грузом нерешенных проблем. Бывали и такие клиенты, которые сами умели гадать на картах, особенно если это карты «Дьявол» или «Башня». Тогда приходилось осторожно замечать, что, во-первых, эти карты — особенные, а во-вторых, очень многое зависит от способности правильно толковать значения карт.
— Я вижу знак предостережения, — в конце концов сказала Мара. — Именно предостережения, поскольку будущее не сбывается с фатальной неизбежностью.
— И чего же мне нужно опасаться? — испуганно спросила женщина. На ней было хлопчатобумажное платье, застиранное до невыразительно-серого цвета. Ни косметики на лице, ни украшений, ни наручных часов, а соломенной сумочке лет, наверное, больше, чем самой хозяйке. И несмотря на все это, она решилась раскошелиться, чтобы узнать от «мадам Розы» о своем будущем.
