— Граждане Прекрасной Гавани! — поставленным голосом обратился к присутствующим глашатай. Дождавшись тишины, мужчина развернул свиток и принялся читать.
После того как раскаты его голоса стихли, толпа на агоре некоторое время молчала, переваривая услышанное. Кто — то крикнул: «Трусы! Предатели!», непонятно кому адресуя эти обвинения — то ли жителям Керкинитиды, безропотно впустившим в свой город херсонеситов, то ли местным представителям власти, не рискнувшим прийти на помощь собратьям.
Тут же поднялся ропот. Поначалу растерянно тихий, он каждую секунду набирал силу штормового вала и, наконец, достигнув ступеней, на которых стояли представители власти, с грохотом обрушился. Архонт отшатнулся, словно его и вправду захлестнула волна. Глашатай открывал и закрывал рот, видимо пытаясь успокоить собравшихся на площади, но мощи его лёгких не хватало, чтобы перекрыть поднявшийся вой: уличные девицы визжали от переизбытка чувств, мужчины же ругались и грозили кому — то кулаками. И лишь длиннобородые жрецы в белых одеяниях, собравшись под портиком храма, невозмутимо наблюдали за ревущей толпой.
Мимо Идоменея, прикрывая уши от шума, одна за другой пробежали женщины.
Вскоре стоя опустела: поняв, что разговаривать с разгневанным народом бессмысленно, представители власти ретировались. Из толпы тут же выдвинулись демагоги. Они взбирались на первое попавшиеся возвышение и обращались к собравшимся с речью.
Никто из находившихся на агоре и не заметил, как по периметру площади выстроились стражники с короткими копьями.
Домой Идоменей возвращался по главной улице, непривычно пустой для этого времени дня. До него ещё доносились звуки с агоры, похожие на отдаленные раскаты грома. Мужчина остановился у небольшого источника, бившего из каменной стены. На широком бортике чаши, в которую стекала вода, поджав под себя ноги сидела мраморная нимфа. Она показалась ему испуганной и одинокой. Идоменей провел рукой по искусно вырезанным кудрям каменного изваяния. «Не бойся, — мысленно произнес он. — Скоро они успокоятся».
Ещё до поворота на свою улицу, Идоменей услышал перестук молотков, визг пилы и уханье топора — его городской дом, как и многие дома в Прекрасной Гавани, пострадал от бури. Гектор, увидав входившего во двор хозяина, приказал рабам прекратить все работы.
— Собирайте свои инструменты, потом закончите! — прокричал он. — Господин вернулся. Ему нужен покой и тишина!
Идоменей быстрым шагом прошел в свои покои, снимая на ходу гиматий. Старый слуга, приняв накидку из рук господина, спросил:
— Что там на агоре? Кричат?
— Кричат, — подтвердил Идоменей.
— Что ж теперь будет, господин?
— Керкинитиде уже не помочь, — ответил Идоменей, усаживаясь в кресло, — а у нашего полиса есть более насущные проблемы.
— Неужели Совет будет равнодушно наблюдать, как дорийцы из Херсонеса превратят в рабов свободных граждан Керкинитиды?
— Ты наслушался глупостей на городских улицах, Гектор, — покачал головой Идоменей. — Херсонеситам не нужны рабы, им нужна хора* — земли, расположенные вокруг города. На каменистых почвах около Херсонеса не растёт пшеница, лишь кое — где, на расчищенных от камней полях они сеют рожь, которая дает хорошие урожаи.
— Господин, вы думаете, что всё дело в пшенице? — недоверчиво произнес Гектор.
— Конечно! Ведь она в несколько раз дороже ржи!
— И вы считаете, что херсонеситы, заселив хору Керкинитиды, остановятся?
Идоменей нахмурился. По натуре он был мирным человеком и не любил войну, считая, что из всех спорных ситуаций можно найти выход, не прибегая к оружию. Своими притязаниями на западное побережье Таврики херсонеситы нарушили хрупкое равновесие: ионийцы Ольвии и Пантикапея не оставят без последствий воинственный выпад Херсонеса. Похоже, этим летом придётся столкнуться с трудностями в торговле и мореходстве, грабеж судов неприятеля — обычное дело среди враждующих сторон. На суше тоже могут начаться стычки. Проведав о распрях между эллинскими городами, зашевелятся в степях скифы. Они никогда не упустят возможности похозяйничать в селениях, большинство из которых не имеют надежных укреплений.
Гектор, не дождавшись ответа, взялся сам себя бранить: «И зачем только принялся расспрашивать господина?! У хозяина и без того полно забот! Вот любопытный пень!»
— Что, нет вестей из Тритейлиона?
— Как же нет?! Есть! — встрепенулся Гектор, стукнув себя по лбу. — Совсем забыл за хлопотами! Доставили неведомыми путями, говорят, дорога сейчас за городом всё равно что болото…
— Давай письмо! — протянул руку Идоменей.
— Бегу! Несу! — Старый слуга насколько смог быстро выбежал из комнаты, продолжая оправдываться: — Ах, господин, простите, запамятовал!
Вскорости Гектор вернулся со свитком. Идоменей пробежал взглядом торопливые строчки на пергаменте, где — то не прописанные до конца петли букв, где — то размытые слезами слова. Похоже, Федра пребывала в жестокой тревоге, когда писала это письмо. Она даже не смогла закончить его: уже через несколько строк Идоменей увидел округло ровные, словно нанизанные на нитку бусины — буквы и узнал почерк Хионы. Он прикрыл глаза и представил жену со стилом в дрожащих пальцах. Лицо её залито слезами, и она зовёт рабыню, чтобы та дописала за неё письмо… У Идоменея защемило сердце от этой картины, и мужчина шумно вздохнул. Как же он соскучился по дому!
Старый слуга, уловив настроение господина, осторожно произнес:
— Мы можем попасть в Тритейлион дотемна, если отправимся в путь прямо сейчас.
— Мне бы очень хотелось этого, Гектор! Но завтра днем нужно быть на собрании городского Совета. И много ещё дел, которые требуют моего присутствия. Да и дорога, ты говоришь, пока не просохла…
— Когда же планировать отъезд?
— Не знаю, — Идоменей задумчиво потер подбородок. — Но будь готов в любой момент. А сейчас принеси мне письменные принадлежности, нужно ответить нашей госпоже.
— Позвать писца?
— Нет, — покачал головой Идоменей. На письмо, окроплённое слезами жены, он должен написать ответ сам.
2.
Никогда ещё в Тритейлионе не ждали возвращения хозяина с таким нетерпением.
Между тем погода после бури, как и предсказывала Галена, установилась тёплая и солнечная. Днём и вовсе солнце жарило по — летнему, лишь холодные ночи напоминали о том, что ещё только начало тавреона.*
Нисифор, пока не оправившийся от тяжёлой простуды, был слишком слаб, чтобы заниматься делами. Рабы, оставшиеся без пригляда, находились в растерянности. Привыкнув к его руководству, они совсем не воспринимали в качестве управляющего раба — библиотекаря. Зел хоть и был образованным, но из — за многолетней жизни на чужбине совершенно ничего не смыслил в сельскохозяйственных делах поместья.
Отсутствие твердой руки не замедлило сказаться на общем настрое — рабы выполняли свои обязанности вполсилы, лишь бы избежать наказания. Только Метида, как и раньше, крепко держала в своих руках рабынь, что работали в ткацкой мастерской и прядильне.
В гинекее тоже все мысли и разговоры были лишь о Идоменее. Федра ждала момента, когда собственными глазами сможет убедиться, что муж здоров и невредим, а её служанка очень хотела, чтобы госпожа наконец успокоилась и перестала ронять слезы. Клития, сердце которой было наполнено тревогой о здоровье Нисифора, как никто понимала чувства своей госпожи. Хиона же надеялась, что господин Идоменей, такой мудрый и сильный, обязательно поможет ей разобраться с неловкой ситуацией, в которой она оказалась.
Из окна своих покоев Федра наблюдала, как рабы убирают остатки распиленного дерева, что упало возле андрона во время бури. К счастью, само строение почти не пострадало, и достаточно небольшого ремонта, чтобы привести здание в прежний вид.
— Пошли кого — нибудь узнать, долго ли они будут ещё возиться с этим деревом, — приказала хозяйка гинекея служанке.
— Схожу сама, — пробурчала Галена, поднимаясь со скамьи. — Ваших рабынь не сыскать, с утра разбежались кто куда…
