— О чем, Бога ради, вы толкуете?
Вот! Вот разговор, которого Марша ждала четыре года!
В обширном помещении театрального зала, в продуваемой сквозняками ложе, открытой глазам сотен зрителей, Марша, словно со стороны, увидела свою одинокую фигурку — одна, выставлена на всеобщее обозрение! И яростное чувство, которому она не могла дать названия, овладело ее душой.
— Вы сбили его с ног предательским ударом! — сказала она, задыхаясь.
Лицо графа потемнело.
— Простите?
— Вы послали брата в Америку, — выпалила она. — Против его воли! Да, мы были молоды, но мы были влюблены! Кто знает, что произошло бы, останься он по эту сторону Атлантики, где бы его любили и поддерживали — не только вы, его родной брат, но и я! Вероятно, он не стал бы таким эгоистичным, каким мы его знаем сейчас.
— К черту, — тихо сказал Дункан, глядя на Маршу. — К черту его! Мне следовало догадаться, следовало быть начеку!
— Что-о?
Несколько секунд он сидел молча. Она чувствовала, что им владеют гнев, изумление и даже — ненависть к себе самому.
— Рассказывайте, — потребовала она.
Дункан пристально взглянул на Маршу.
— Финн умолял, чтобы я отправил его из Ирландии в Америку.
— Что-о-о?
— Я не собирался отправлять его туда еще год. Даже два.
Марша уставилась взглядом в пол, осознавая то, что он говорил. Принять этого она не могла. Из коридора, из оркестровой ямы доносился шум, на сцене царила тишина — все это давило на нее, не давая вздохнуть. Она подняла голову, обвела взглядом ярко разодетую толпу, красный бархат занавеса — и снова посмотрела на лорда Чедвика, который не сводил с нее глаз, наполненных глубоким состраданием.
— Он мне солгал? — спросила она.
— Да, — тихо ответил граф.
Марша закрыла глаза.
Финниан Латтимор ее обманул.
А она годы оплакивала крушение их любви.
Открыв глаза, она сделала судорожный вдох. Все было напрасно. Все зря. Глупая растрата всего, что можно растратить. Еще хуже, что она обвиняла и ненавидела графа, его брата.
— Должно быть, вы меня презирали, — сказал Дункан, будто угадав ее мысли. — Не потому ли вы держались так неприветливо в тот день, когда я увидел вас в витрине швейной мастерской, и едва терпели меня, когда мы встречались после того? Вы полагали, что это я заставил его вас покинуть?
Марша кивнула, не в силах сказать ни слова, все еще пытаясь осмыслить то, что услышала.
— Мне так жаль. — Он сжал ее руку. — Простите.
— Нет, — прошептала она, сглатывая подступающие слезы. — Это вы меня простите. — Она снова обвела зал невидящим взглядом, чтобы наконец уставиться на собственные туфельки.
— Вы не знали, — сказал Дункан. — Вы были очень юной и поверили ему. — Он снова сжал ее руку.
Марша как будто заново переживала свою боль. Увидела Финна совсем в ином свете. Он отпустил ее руку, и она встала.
Дункан тоже встал.
— Куда вы идете?
— Сказать ему, какой он негодяй. — Никогда он не хотел быть с ней! Воспользовался ее телом, играл ее чувствами и лгал, обещав, что они убегут в Гретна-Грин. А потом сам трусливо сбежал, бросив ее, как надоевшую игрушку.
— Не надо. — Дункан схватил ее запястье. — Не здесь. Я знаю, почему вам хочется это сделать! Но сейчас вы рискуете стать посмешищем. Подумайте о своей репутации. И о семье. Прошу вас, Марша. Я не хочу, чтобы вам снова сделали больно.
Она закрыла глаза, обдумывая его слова. Разумеется, он был прав.
Растерянно моргая, на дрожащих ногах она подошла к бортику ложи — дальше от входа, как можно дальше — и повернулась к нему лицом.
— Почему вы дрались из-за меня в тот вечер? Перед балом у Ливингстонов?
Он колебался совсем недолго:
— Потому что знал, что он хочет возобновить ваши отношения. Я не верил, что из добрых побуждений. Он конченый распутник. У него нет будущего.
Почему он замолчал?
— Это все? — спросила она.
— Разве этого недостаточно? — Лорд Чедвик не сводил с нее взгляда. — Я хотел защитить вас от него. Обещаю, что не оставлю безнаказанной его жестокость к вам.
— Нет, — сказала она резко. Она видела, как вздымалась его грудь, и боролась со страстным желанием выплеснуть свое раздражение. — Это моя битва.
— Очень хорошо, миледи, — тихо сказал он, и его лицо сделалось непроницаемым.
Марша попыталась успокоиться.
— Я выскажу вашему брату, что о нем думаю, когда дождусь более подходящего момента.
А потом медленно, расправив плечи и выпрямившись, прошла мимо лорда Чедвика и села на свое место. Она дрожала от желания броситься в толпу, толкнуть Финна в грудь и крикнуть ему в лицо, как жестоко он ее обманул. Но этого она сделать не могла. Можно было лишь сидеть в ложе и думать, что сейчас где-то в фойе он кружит голову ее младшей сестренке. А через минуту вернется в ложу с милой улыбкой на лице. А на следующей неделе явится к обеду, и ее домашние будут ахать и охать, слушая рассказы о его американских приключениях.
Иногда жизнь любит пошутить. Как несправедливо. Так не должно быть.
Глава 20
Вернувшись домой из театра, Марша едва смогла добраться до своей спальни, чтобы не расплакаться у всех на глазах. Хуже всего было то, что никому нельзя было ничего рассказать.
— Не спрашивайте, — шепнула она Кэрри, вцепившись зубами в собственный кулак, чтобы унять рыдания. Попытка увенчалась успехом, однако чего ей это стоило.
Побледнев, Кэрри молча раздела хозяйку, расшнуровала ей корсет и помогла лечь в постель.
— Вы будете читать, миледи? — спросила горничная.
— Нет, — шепотом ответила Марша. — Погасите свечу, пожалуйста. Если будут спрашивать, скажите, что у меня разболелась голова.
— Что бы ни случилось, миледи, мне очень жаль.
— Спасибо.
Кэрри задула свечу и вышла, тихо притворив за собой дверь спальни.
Целый час Марша лежала в темноте без сна, и слезы текли по ее щекам. Тогда, много лет назад, она хотела лишь того, о чем мечтает любая девушка: о тихой гавани, о родственной душе, о настоящей любви.
Марша перекатилась на бок, опустила голову на сложенные ладони. Как бы она вела себя, если бы узнала правду с самого начала?
Она думала и думала, пока распухшие от слез веки не налились тяжестью и силы не покинули ее окончательно.
Она стольким пожертвовала ради того, чтобы любовь к Финну в ее сердце продолжала гореть живым пламенем! Она питала и поддерживала эту любовь — оказывается, сама ее и придумала по большей части — и собственную жизнь выстроила как защитную стену, оставаясь совершенно слепой к тому, что она такое — эта самая настоящая любовь.
Больше никакого самообмана, сказала она себе, постепенно отдаваясь на волю сну.
С нее хватит.
На следующее утро в восемь Марша постучала в дверь лорда Чедвика. С ней была Кэрри. Другие лондонцы в этот час или крепко спали, или потягивались, готовясь встать. Тем не менее она очень беспокоилась — не увидит ли ее кто-нибудь. Родители придут в ярость, если узнают, что она затеяла.
Но она должна это сделать. Просто обязана. Она-то знает, как успокоить ребенка. И ей страшно представить, чтобы малыш Джо заплакал.
Лорд Чедвик тоже будет страдать, вынуждена была признать Марша. Ей бы утешить и графа. Она понимала, каким беспомощным он себя чувствует, понимала его отчаяние и даже гнев.
Пусть в данный момент она не директриса Оук-Холла. Но она может вести себя, как подобает директрисе, то есть протянуть руку помощи и ребенку, и его отцу в тяжелую минуту.
На стук никто не ответил. Кэрри схватила хозяйку за рукав.
— Наверное, нам лучше уйти, — предложила она.
— Попробую еще раз, — решила Марша, поднимая дверной молоток.
Наконец они услышали шаги, и дверь приотворилась. За ней стоял сам лорд Чедвик. Вокруг его глаз залегли морщины крайней усталости. Шейный платок смят, сюртук надет небрежно.
