тарелку. В эти тяжелые времена каждый должен сделать все, что в его силах, чтобы поддержать германскую империю. Она хорошо знала, что все служащие виллы загружены работой больше, чем обычно, включая ее саму.
– Я горжусь вами, мои дорогие, потому что я знаю, что каждая из вас будет верна традициям этого дома.
Тем временем две медсестры заняли свои места за столом и ели суп. Они сидели немного поодаль от персонала виллы и не стремились принять участие в их разговоре.
– Ты слышала, как он сказал, что хотел бы стать пианистом? А потом медицина все-таки захватила его, – говорила медсестра помоложе. Она была рыжеволосой, а ее лицо было усыпано веснушками. Другая девушка была бледной, светловолосой, с выпученными голубыми глазами.
– Нет, правда? Я подумала, что он человек искусства. Ты видела его руки?
– Руки художника. С такими нежными, длинными пальцами, и кожа такая гладкая…
Нетрудно было догадаться, о ком шла речь. Уж во всяком случае не о докторе Грайнере. Ханна увидела, как Августа толкнула Эльзу в бок: та, раскрыв рот, следила за разговором медсестер.
– Что ты тут расселась? За работу!
Белье на уличной веревке высохло. Простыни, наволочки и ночные рубашки нужно было гладить, а бинты перемотать, чтобы использовать их снова. Ханна поставила грязные тарелки одна на другую и отнесла их к мойке, а повариха подняла с плиты судок с нагретой водой и налила немного в таз для мытья посуды. Фройляйн Шмальцлер тоже хотела было подняться и пойти в лазарет, чтобы проверить, все ли в порядке, как на кухне неожиданно появилась гостья.
– Мария Йордан, здравствуйте! – удивилась повариха. – У вас снова выходной? Я имею в виду, вы же совсем недавно были у нас, в прошлую среду.
– Здравствуйте, – робко поприветствовала всех Мария Йордан. – Здравствуйте, фройляйн Шмальцлер. Как здорово, что вы вернулись на виллу.
– Ах, фройляйн Йордан, какой приятный визит. Да, я тоже очень рада. Так привязываешься к господам, что нелегко работать долго где-то в другом месте.
– Конечно, конечно. То же могу сказать о себе…
Однако у экономки явно не было ни времени, ни желания болтать, поэтому она, только пригласив Марию Йордан присесть, поспешно ушла.
– У меня есть тарелка супа. Хотите? – предложила кухарка.
– Если можно… – скромно ответила Мария. Брунненмайер взяла только что вымытую тарелку, провела по ней фартуком, чтобы вытереть досуха, и налила в нее половник супа.
– Это просто картофельный суп, мясо подают только по воскресеньям, – сообщила она, ставя тарелку перед ее носом.
– Благодарю вас, фрау Брунненмайер.
Изголодавшаяся, она без остановки черпала ложкой суп и, съев все до дна, даже соскребла с тарелки остатки.
– А что, у фон Хагеманнов больше не готовят, раз молодая жена Хагеманна теперь больше живет на вилле, чем в своей квартире?
Мария Йордан бесшумно откашлялась: для нее громкая отрыжка была недопустима. Подобное себе могли позволить лишь садовник или кухарка.
– А кому готовить-то? – Она вздохнула. – Повариха уволилась несколько недель назад. Остались только я да служанка.
– Так-так, – пробормотала Брунненмайер. – Но себе-то вы можете что-нибудь приготовить. Супчик. Или картошку пожарить с яйцом.
У Марии вырвался короткий, легкий смешок, как будто кухарка сказала какую-то неприличную шутку. Что? Суп? Картошку? Яйца? Да в квартире фон Хагеманнов этого и в помине нет. Разве что пара краюшек хлеба, овсянка и остатки манки. Ну, и что из них готовить?
– Вот уже несколько недель, как госпожа вообще забыла про нас. Она питается на вилле: здесь у нее госпиталь, здесь она нужна, а вечером, когда приходит домой, валится с ног, и ей уже не до разговоров.
– Но должна же она выдавать служанке деньги на хозяйство.
– Ни гроша. Вот уже три месяца. Ничего. Мы живем на свои деньги.
– Пресвятая Дева! – застонала Брунненмайер. – А я всегда думала, что Элизабет Мельцер хорошая хозяйка. Когда господин директор лежал в госпитале и его жизнь была на волоске, а его жена Алисия оставалась с ним, то за домом присматривала Элизабет. И она вполне справлялась с хозяйством.
Мария Йордан недоверчиво посмотрела на медсестер, они как раз заканчивали смену. Сидевшие за столом женщины, которых обслуживала Ханна, были намного старше своих коллег. Они показались ей по-мужицки крепкими, почти неотесанными, явно не из благородных. Это были работницы с широкими покрасневшими руками и с мускулатурой, под стать мужицкой.
– Молодая фрау фон Хагеманн скрывается от проблем, прямо как страус, который прячет голову в песок. – Она повернулась к Брунненмайер. – Если так будет продолжаться, то она просто увязнет в долгах.
Повариха молчала. Уже ходили разговоры, что благородное семейство фон Хагеманнов было по уши в долгах. Однако она и не подозревала, что все обстояло настолько худо.
– Мы ведь так давно знаем друг друга, мы обе. – Мария Йордан льстиво улыбнулась. – Не один десяток лет ужинали здесь вместе, выручали друг друга…
– И ругались, Йордан. И не мало…
Мария Йордан водила руками по столу, словно разглаживая белье, и продолжала уверять, будто всегда питала особую симпатию к поварихе.
– Милые бранятся – только тешатся. Как говорят в народе. А между нами так и было, фрау Брунненмайер.
Повариха отошла и нагнулась за поленьями. Сейчас придут Августа с Эльзой гладить постельное белье, так что нужно разогреть плиту для утюгов.
– Я бы с удовольствием вернулась на виллу. – Мария Йордан горестно вздохнула. – Вот если бы вы могли замолвить за меня словечко, Брунненмайер.
Повариха открыла задвижку печи, просунула три полена, подвигала их железной кочергой и снова закрыла. Потом она не спеша поставила кочергу на место и напомнила:
– Вы же сами хотели уйти с виллы. Ну что мне еще сказать?
В окно Мария Йордан увидела Эльзу с корзиной, доверху наполненной бельем.
– Уже четыре месяца я не получаю зарплату, – тихо призналась она. – Гадаю на картах где только можно. На эти деньги питаемся я и Герти, служанка. А если фрау Хагеманн и завтракает дома, то ест хлеб, купленный на мои деньги. Вот так. Видит Бог, я так привязана к семье Мельцер…
– Все это, конечно, ужасно. Это позор для семьи, и надо что-то делать, пока дело не дошло до скандала, – проворчала Брунненмайер. Тут распахнулась дверь на кухню и через нее протиснулась Эльза с огромной корзиной белья в руках. – Попробуйте сходите к Шмальцлер.
Мария Йордан горестно кивнула. Да, это был, пожалуй, лучший выход. Если экономка откажет ей, можно поговорить с госпожой Мельцер. Та раньше была высокого мнения о ней. Раньше – это до того, как Мари выгнала ее. Та самая Мари из приюта, которая именуется теперь фрау Мельцер-младшая. Вот как все может сложиться в жизни. Однако она, Мария Йордан, уже однажды потеряв все, в конце концов хорошо устроилась, получив должность камеристки. Может, ей и во второй раз удастся выбраться из нищеты и долговой ямы.
– О, Мария Йордан! – удивленно воскликнула Эльза,
