Он остановился, его взгляд ласкал ее.
— Вы все еще боитесь меня, милая?
Наступило молчание, когда они только смотрели друг на друга, и она прекрасно понимала, о чем он на самом деле спрашивает ее.
— Да нет, немного.
— Это правильно. Невинность должна быть осторожной. Но вы ведь знаете, что я не причиню вам вреда?
Даже при том, что он держал ее в своих объятиях и его сильное тело подчиняло ее мягкую плоть, Филадельфия знала, что он действительно не причинит ей вреда. Она подумала о мнении миссии Ормстед, что влюблена в него. Неужели это возможно? Возможно ли полюбить незнакомца, ощутить радость от подчинения этой силе и радоваться своей капитуляции? Да.
Он снова стал танцевать, прижав ее голову в углубление между своей шеей и плечом, снова положил руку ей на талию, прижимая ее к себе и вынуждая двигаться в его медленном ритме.
Она закрыла глаза, не для того, чтобы отгородиться, а для того, чтобы лучше улавливать множество ощущений, возникающих в ее теле. Его кожа, прикасающаяся к ее щеке, была теплой и влажной, от него пахло смесью прекрасного экзотического масла и его тела. Филадельфия слышала частое биение его сердца, и это ее несколько пугало. Никогда со времен детства она не ощущала никого так близко и не слышала неумолимого стука его присутствия рядом. Его чистое и легкое дыхание касалось ее лица. Каждое его прикосновение заставляло напрягаться ее тело, ее груди, живот, бедра. Ее тело стало центром ее мира.
Она обняла руками его плечи, чувствуя, как рушатся в ее сознании все преграды. «Пусть все произойдет, — думала она, — только бы он оставался со мной».
Он неожиданно резко отступил, притянув ее к себе еще теснее, и сильно прижал свое колено к ее коленям. Она задохнулась, когда ее ноги раздвинулись и его бедро прижалось к центру ее вожделения. Эдуардо повернул ее и прижал спиной к балюстраде, потом поднял ее лицо, и его губы нашли ее рот.
Филадельфия ощущала музыку на его губах, обнимая его за шею. Его шея под ее руками напряглась. Его колено раздвинуло ее ноги, а его руки, лаская, опустились к ее бедрам, потом взяли ее ягодицы, словно он собирался поднять ее к себе на бедра. Он держал ее так, а она ощущала в себе тяжелые толчки крови, тревожащие, требовательные, жаждущие отклика.
Она не заметила, как он поднял ее ночную рубашку, пока не почувствовала его горячие руки на своей обнаженной талии. Она вздрогнула, понимая и в то же время не понимая, что он намерен делать. Филадельфия сдалась на милость победителя. И все-таки крохотное сомнение пробежало холодным ветерком по ее разгоряченному страстью телу.
Чувствуя каждый ее судорожный вздох, Эдуардо в тот же момент понял, что она достигла того невидимого, но совершенно реального барьера, который воздвигает каждая женщина перед своим первым падением.
Он оторвал свои губы от ее губ. Это было ее право принять или отвергнуть, и он будет уважать это право, но при этом он изнывал от желания, такого жгучего, что малейшее движение ее бедер усиливало мучительное напряжение в его брюках.
Когда его поцелуй оборвался, Филадельфия дотронулась пальцами до его щек и посмотрела на него. Его волосы растрепались, прикрыв лоб и уши. Она с удивлением обнаружила, что рот, обычно такой резко очерченный, словно размяк от ее поцелуев. Она неожиданно увидела холодное выражение его лица и остолбенела.
— Что случилось?
Он смотрел на нее без улыбки.
— Вы доверяете мне?
Инстинкт предостерег от торопливого ответа, готового сорваться с ее губ, ибо он хотел еще большего.
— Я должна доверять вам?
Он улыбнулся, чувствуя себя старым, как сам грех, и еще более распутным. Если бы Филадельфия знала это, у нее было бы более чем достаточно причин не доверять ему. С его стороны это трусость — просить ее предать самое себя.
— Разве женщина доверяет мужчине в такие моменты, милая? Вы должны спросить — доверяете ли вы себе.
Она понимала, но не хотела понимать. Он желал, чтобы она взяла на себя ответственность за то, что произойдет между ними. Но разве она может пойти на это? Ее охватило смятение. Почему он, более сильный из них двоих, не оттолкнет ее в зону безопасности или не соблазнит ее и не подтолкнет к падению. В его силах совратить ее. Она не знала таких слов, чтобы попросить его овладеть ею.
Эдуардо видел ее внутреннюю борьбу, страстно желал помочь ей перешагнуть этот барьер неопределенности, но ничего не стал делать. В ее дрожи он ощущал, насколько она жаждет отдаться ему. Но он твердо решил не соблазнять ее. Это музыка, ночь и страсть, таившаяся в них обоих, почти совратила их.
Ветерок прошуршал у нее над ухом, и она замерла, услышав в нем призрачное эхо его гитары. Потом Филадельфия поняла, что ветер коснулся струн гитары, лежавшей поодаль. Она посмотрела на него, увидела на его лице печать страсти, и страх отступил.
Эдуардо медленно выпустил ее из своих рук. Ему для этого потребовалась вся сила воли.
Она отодвинулась от его бедер, подавленное желание гнало горячую кровь по самым сокровенным уголкам ее тела. Непослушными пальцами она одернула ночную рубашку. Смущенная и ошеломленная его неожиданным отказом осуществить ее желание, Филадельфия отвернулась и спрятала лицо в ладонях.
Когда она почувствовала, как его рука легонько коснулась ее плеча, она всхлипнула, более всего на свете желая повернуться и спрятаться в его объятиях. Боясь допустить этот постыдный жест, она подхватила свой халатик и побежала в дом.
Эдуардо проклял себя, когда она исчезла. Он сам загнал себя в эту ловушку. Он знал, что она хочет услышать от него, но как он может сказать ей эти слова, когда он погубил ее отца и уверен, что поступил справедливо. Он знал о ее отце такие вещи, которые ей лучше никогда не знать. Но если он не откроет ей правду, есть ли у них надежда на будущее?
Но она так хорошо чувствовала себя в его объятиях, вся теплая, мягкая и уступчивая, охваченная сладким женским желанием. Филадельфия не стала бы сожалеть, если бы он овладел ею. Она горела желанием столь же сильно, как и он. Он почти завоевал ее своей музыкой и потом потерял из-за сомнительного понимания чести.
Он выругался и взял гитару. Потом со всей силой ударил ею по балюстраде, и гитара разлетелась вдребезги. Не скоро он вновь будет играть на гитаре, ох, не скоро.
Эдуардо повернулся в постели на спину, закинув руки за голову. Наверное, лучше, что он не заснул, ибо знал, что ждет его во сне. В некоторые ночи, вроде сегодняшней, он не мог справиться со своими снами. Он знал, почему эти сны обступают его именно сегодня. Он хотел обладать Филадельфией, и, тем не менее, позволил ей убежать, и знал, что, возможно, будет жалеть об этом до конца своих дней. Однако постепенно усталость победила, и он погрузился в далекое прошлое.
