Она уже готова была заплакать, когда он стал опускаться ниже и покрывать жаркими поцелуями ее живот, углубление около бедер и, наконец, коснулся языком самого сокровенного места. Она не могла объяснить это новое для нее ощущение сладкого меда, разлившегося внутри нее, а только извивалась и постанывала от неутолимого желания. Когда он неожиданно поднял голову, она в панике схватила его рукой.
— Пожалуйста, не уходи!
— Спокойно, милая, — сказал он нежно. — Теперь меня он вас не оторвет ни Бог, ни дьявол.
Он сорвал с себя рубашку, и тогда она поняла, почему он встал. Его грудь в лунном свете блестела и, как она помнила, была мускулистой. Он снял ботинки, расстегнул ремень брюк, все это время не отводя от нее глаз, и потом встал перед нею. Ничто из того, что она знала в жизни, не подготовило ее к этому моменту. Его бедра в свете луны казались мраморными. И тут она увидела ту часть его тела, где сосредоточилась вся его страсть, гордо выпрямившуюся и великолепную. Она припомнила твердый пресс его бедра и начала кое-что понимать. И тогда он шагнул к ней.
Она уперлась обеими руками в его грудь, инстинктивное движение девственницы, последняя попытка преодолеть желание, но он наклонился и поцеловал ее в губы, потом одну грудь за другой и затем взял ее голову в ладони.
— Доверяйте мне.
И она уже поняла, как все просто.
— Я доверяю.
Он лег на нее, его длинное сильное тело накрыло ее, спрятав от ночи и лунного света и вообще от всего на свете. Он медленно вошел в нее, шепча нежные слова поощрения и устраняя все ее страхи ласковым потоком португальских слов, пока она не успокоилась под ним. Эдуардо проникал в нее все глубже, все выше, с каждым движением своего тела. Он находил и ласкал каждый тайничок ее сокровенного, так что она уже не знала, где кончается она и начинается он.
Потом настал момент, когда их вообще уже ничто не разделяло, когда биение крови вело их тела в примитивном танце страсти. Они вместе плыли по волнам наслаждения, пока она не заплакала в сладостном пароксизме, а он не задохнулся в конвульсии оргазма.
Эдуардо стоял, глядя, как бледные лучи солнца начинают освещать небо, но великолепие этого рассвета не трогало его. Он закрыл глаза. Только не сейчас! Только не после этой ночи! О, святой Боже! Как он может оставить Филадельфию после такой ночи, после того, что произошло между ними? Разбуженный непреклонным зовом естества, он выскользнул из постели Филадельфии.
Когда он вернулся, от первых лучей солнца уже порозовело небо. Какая-то причуда заставила его по дороге к постели бросить взгляд на ее письменный стол и посмотреть на письма, лежавшие там. Ревность! Он боялся, что она переписывается с Уортоном. Будь он умнее, он вернулся бы под простыни и занялся бы с Филадельфией любовью, чтобы убедиться, что Уортон не представляет из себя угрозы, а вместо этого пробежал глазами первое письмо и потом прочитал все три.
Макклод! Макклод жив!
Где-то вдалеке зазвенел колокольчик на шее у коровы, которую со всем стадом гнали на пастбище у реки. В небе цвета аметиста плыло облако. Река, темная на рассвете, как нефть, тихо несла свои воды. Начиналось новое утро, но старые долги и старые клятвы проснулись в Эдуардо Таваресе. Три человека. Три акта мести. Ланкастер. Хант. Макклод. Ускользнул только один Макклод — предполагалось, что он умер во время гражданской войны. Однако только что Эдуардо увидел доказательство того, что Макклод жив. Его письмо написано всего год назад и отправлено из Нового Орлеана. Под самым носом у Тайрона!
Эдуардо мрачно усмехнулся. Он будет первым, кто оценит эту иронию судьбы. И последним, кто простит, если Эдуардо не сообщит ему про Макклода. Он напишет Тайрону. Ему не остается ничего другого. Они связаны кровавой клятвой, более давней, чем его любовь к этой женщине.
А как быть с этой женщиной, с которой он сегодня спал? Каким образом эти письма оказались у нее? Знает ли она об убийстве тех людей? Нет, скорее всего она случайно наткнулась на них, не подозревая, какая скрыта в письмах взрывная сила, которая может погубить ее. Если Макклод узнает о существовании этих писем, доказывающих, что он жив, ее жизнь будет в опасности. Прежде всего он захочет причинить ей боль, рассказав всю правду о ее отце.
Он любит ее! И она отвечает ему любовью. Он чувствовал это в ее поцелуях, в том, как охотно Филадельфия ему отдалась. Она стеснялась и в то же время трогательно старалась доставить ему наслаждение. После того как она уснула в его объятиях, утомленная любовью, он долго еще лежал без сна, радуясь обретенному счастью. Никогда еще в своей жизни Эдуардо не испытывал такую надежду, покой и гармонию.
«Какими хрупкими оказываются мечты, — подумал он. — Как легко они разлетаются, столкнувшись с реальностью».
— Эдуардо!
Он повернулся от окна и увидел, что она проснулась. Она сидела в постели, рассвет словно туманом окутывал ее обнаженные плечи и грудь, ее волосы. Ее лицо хранило припухлость от сна, на нем было выражение вопросительное и неопределенное. Она ждала, что он ее поцелует.
Эдуардо медленно пошел к ней, желая запомнить навсегда этот момент. Если бы он мог, то повернул бы стрелки часов назад и возвратил бы темноту ночи. Он не хотел рассвета и реальности, которую приносит рассвет. Ему хотелось бы вернуть ночь, музыку и страсть, и больше всего он хотел ее — навсегда.
Он наклонился и медленно поцеловал ее и почувствовал, как стали мягкими ее губы под его губами, но когда он, лаская, коснулся ее груди, Филадельфия, неожиданно засмущавшись, натянула на себя простыню.
— Не надо, милая. Позволь мне любить тебя.
Он занимался с ней любовью медленно, стараясь довести каждый момент, каждое движение до совершенства. И когда они оба замерли в блаженстве свершения, он так крепко прижал ее к себе, что она невольно отстранилась, пытаясь высвободиться из его объятий, но он не отпускал ее. Позднее он, возможно, отпустит, но не сейчас.
Филадельфия лежала, испытывая радость от того, что она в руках Эдуардо. Он лежал вниз лицом рядом с ней, его рука лежала на ее талии, чтобы не отпускать ее даже в изнеможении после нового прилива страсти. Его бедро лежало на ее бедрах. Ощущая его колено, бесцеремонно устроившееся между ее ног, она трепетала от тяжести его тела, от его горячей силы. Ничего подобного Филадельфия не испытывала в своей жизни, этого жара в крови, жажды прикасаться к нему, прижиматься, целовать каждый дюйм его тела.
Она не находила слов, чтобы определить свои ощущения, ей не с чем было сравнивать свой опыт прошлой ночи. Он дважды занимался с ней любовью, первый раз, когда в ее венах бурлила взбудораженная его музыкой кровь, и теперь, на рассвете. Удивление собственной страстью все еще жило в ее сознании.
