— Летом, когда к нам приезжала на некоторое время Алиса, она часто говорила со мной о первых шагах этой любви. Признаться, я была удивлена.
— Ваш брат всегда проявлял явную склонность к женщинам и девушкам из ближайшего окружения.
— Это верно, но ведь Клодина еще совсем ребенок.
— Вы считаете, дорогая? Мелковата, хрупка — да, но при кажущейся хрупкости она тверда и наделена той спокойной энергией, которая всегда преодолевает трудности. Мне кажется, что под ангелоподобной внешностью умненькой девочки скрывается весьма закаленный характер и что она будет решительной женщиной, по крайней мере, в тех делах, которые будет принимать близко к сердцу.
— Наверное, вы правы, мама. Я знаю ее гораздо меньше, чем Алису. Мы с ней никогда серьезно не разговаривали с глазу на глаз.
— В прошлом году она была еще ребенок. С тех пор она сильно изменилась. Судя по тому вниманию, которое ваш брат ей уделяет, он способствует этому.
— Будем надеяться, что, если дело дойдет до брака, они принесут друг другу счастье.
В тоне молодой женщины было столько сдержанности, что Матильда была уже готова произнести имя Гийома, но вовремя заметила, что глаза Флори, обращенные к груде оставленных на кофре мехов, блестели возбуждением, которое ее встревожило. Видимо, дело продвинулось больше, чем она ожидала. Как далеко зашли отношения этих двух молодых людей? Не угрожают ли они уже брачному союзу ее дочери?
Матильда сказала себе, что должна действовать, чтобы помочь Флори вырваться из-под влияния, опасности которого были понятны ей больше чем кому-либо другому. Она поговорит с дочерью, выскажет все свои доводы и предчувствия, все, что ей так ясно…
— Я не перестаю думать о Кларанс, мама, — заговорила молодая женщина, опережая мать, — и хочу поговорить с вами о ней. Поправится ли она когда-нибудь? Она в таком ужасном состоянии! Мне больно от ваших с отцом переживаний… не говоря уже об Арно, чья телесная рана зарубцевалась гораздо быстрее, чем та, которую нанесли эти голиарды чести нашей семьи! Представляю, какой горечью изо дня в день полнится сердце бедного брата!
— Увы! Он становится все более нервным, ушедшим в себя, по мере того как уменьшаются шансы обнаружения Артюса. Они с отцом, каждый на свой манер, посвятили себя цели раскрыть секрет убежища, откуда насмехается над ними наш враг. Пока их усилия ни к чему не привели.
— Ни королевская полиция, ни сержанты Сен-Жермен-де-Пре также не напали на след этого голиарда?
— Нет. Он испарился, как когда-то муж Шарлотты в Испании. Только на этот раз легче понять, как было дело: кто-то из его товарищей-дебоширов после его таинственного исчезновения наверняка установил с ним контакт, и, несомненно, через Гертруду и они сделали все, чтобы найти для него какую-то другую нору.
— Однако не так-то легко спрятать тяжело раненного человека.
— Они наверняка нашли какую-нибудь незаметную дыру, где он сможет отсидеться в безопасности все лето. Один дьявол знает, где он теперь находится… дьявол, да, вероятно, и Гертруда!
— Эта…
— С нею все как-то странно. По существу, мы знаем ее очень мало и очень плохо. Со времени той ужасной сцены, которая разыгралась в ее доме после исчезновения Артюса, я много думала об этом. Это странная девица. Нас она не любит, это точно, но за той злобой, которую она питает к нам, я уверена, стоит какое-то другое чувство помимо случайной враждебности. Какое? Не знаю. Что я чувствую, и притом слишком отчетливо, чтобы это было игрой воображения, так это то, что ее вызывающее поведение приобретает удвоенную силу какого-то ожесточенного отчаяния, глубинная причина которого остается для меня тайной. Когда речь идет о Гертруде, всем нам недостает снисходительности, доброй воли. В том числе и мне. По-видимому, ее отчаяние слишком велико, чтобы я могла его осознать и оно меня тронуло. Это позволяет мне теперь утверждать, что, укрывая Артюса, она подчиняется какой-то мощной движущей силе.
— Может быть, она просто влюблена в него?
— Вполне возможно и это. Такая мысль была и у меня поначалу, но я от нее в конце концов отказалась. И вряд ли могу сказать почему. Как мне кажется, она говорит о нем не так, как говорила бы влюбленная женщина.
— В ком же или в чем же тогда дело?
— Этого я пока не знаю, но надеюсь, что смогу скоро дать вам ответ на этот вопрос.
— Каким же образом?
— Ваша тетка Шарлотта, которой я все рассказала, знакома с одним студентом-медиком, у приятеля которого теперь роман с Гертрудой. Через него она попытается получить из первых рук сведения о сокровенных делах его любовницы.
— И вы надеетесь узнать через него что-то представляющее интерес! Извините, мама, но я вовсе не разделяю вашего взгляда на вещи! Гертруда слишком осторожна, чтобы исповедаться таким образом в постели случайному любовнику!
— Шарлотта утверждает обратное. Ее профессия позволила ей проникнуть в душу человека, познать ее странности, слабые места. По ее мнению, сила чувства настолько подчиняет своему влиянию некоторые характеры, что они пренебрегают самозащитой, отдаваясь обезоруженными во власть того, кто их завоевал и кто после этого делает с ними все, что ему угодно.
Матильда с этими последними словами отвела взгляд, и слушавшая ее Флори покраснела.
— Если бы мы благодаря этому плану, который вызывает у вас сомнения, получили сведения, достаточные для того, чтобы понять подлинные мотивы, побудившие Гертруду связаться с этим осиным гнездом, — продолжала Матильда, силясь преодолеть волнение, которое она считала унизительным, — это было бы для нас крупным шагом вперед.
— Возможно… Но мы по-прежнему не смогли бы установить факт ее сообщничества с Артюсом!
— Терпение, дочка! Она, несомненно, выдаст себя в один прекрасный день. А пока и она тоже, в свою очередь, не будет чувствовать себя спокойно. Бьюсь об заклад, что ее совесть, страх перед правосудием…
— Вы так считаете? Вы же сами говорили, что она проявила большое хладнокровие, обнаружив вас в своем доме. Не видно было, чтобы ее волновало чувство раскаяния или тревоги.
— И понятно почему: речь шла тогда о спасении ее жизни! Не забудьте, что если бы удалось в тот момент установить, что она прятала от правосудия преступника, которого разыскивают все власти, ей грозила бы виселица! Это она слишком хорошо понимала. И именно этим, несомненно, объясняется ее агрессивность, которая помогла ей отделаться от нас с нашими расспросами!
— Несмотря на явный сговор Гертруды с нашим врагом, вы, мама, по-видимому, настроены против нее меньше, чем я.
— Ваша правда, Флори. Артюс — вот кого я ненавижу! Разве это не естественно? Сам король, так приверженный к христианскому образу жизни, признал, что нельзя больше смотреть сквозь пальцы на этих голиардов, явно опасных для общества, и что все ждут их строгого наказания. С Гертрудой же дело обстоит иначе. Если она и ставит нам палки в колеса, укрывая нашего врага, а потом способствуя его побегу, то делает это по заблуждению, а не со злым умыслом.
