— Следующий раз, когда вам захочется дразнить меня, вы заплатите сполна!
Тайрон ушел, но по дороге обернулся.
— Я сплю вон там, в шести шагах от вашей комнаты. Не будьте слишком гордой, приходите, и вы получите то, что хотите.
Он улыбнулся холодной как лед улыбкой, прошел в свою комнату и закрыл ставни.
Закрыв лицо обеими руками, Филадельфия, спотыкаясь, вернулась в прохладную комнату, в которой спала. Мир вокруг превратился в кошмар. Мужчина, которому она доверилась, оказался человеком, который ее обманул. Эдуардо старался дать ей понять это, но она предпочла ему Тайрона, потому что он лучше мог послужить ее целям, чем Эдуардо.
Она подошла к умывальнику и принялась мыть лицо и шею, надеясь смыть ощущение от прикосновений Тайрона. Потом стала яростно вытираться полотенцем, словно желая стереть все следы, но не могла думать ни о чем ином, как… Потом села на кровать и уставилась невидящими глазами на пятно солнечного света на полу.
Она хочет его! На какое-то мгновение, когда ее способность трезво размышлять отступила перед тайной, темной, предательской силой, таившейся в дальнем уголке ее души, она ощутила жадное любопытство, желание узнать, как это будет — лечь рядом с Тайроном. И он знал об этом. Она видела это в его глазах. Тайрон сказал ей, что он очень опасный человек. Теперь она удостоверилась в этом.
Она прикрыла глаза руками и убеждала себя, что все это только потому, что она потеряла Эдуардо. Ее тело кричало от одиночества без него. А Тайрон знает, как воспользоваться чувствами, которые она хранит для Эдуардо. Однако желание отступало медленно. Оно жило уже собственной жизнью, и Филадельфия была не в состоянии контролировать это желание.
Она узнала о себе, как о женщине, нечто новое. В ней сидит некоторая безрассудность, которая побеждала лучшее в ее натуре. Именно это безрассудство заставило ее уехать из Саратоги в обществе Тайрона, хотя на самом деле она хотела подождать, когда вернется Эдуардо, чтобы попросить у него прощения. Она не ляжет по своей воле с Тайроном, он должен будет изнасиловать ее. Однако в мозгу засела тревожная мысль, и скрыться от нее было невозможно, — она хотела ощутить его поцелуй.
Она любит Эдуардо. В этом разница. Теперь она понимала это. Именно поэтому она сказала Эдуардо «да» и скажет Тайрону «нет». Она любит Эдуардо Тавареса, но не знает, где он и увидит ли его когда-нибудь вновь.
— Дура ты, Филадельфия Хант! Проклятая дура!
Жаркое солнце конца лета пылало над городом, раскинувшимся в дельте реки, его жаркое вонючее дыхание нависало над улицами Старого квартала. Люди собирались группами около своих домов, разговаривая о былых днях и днях нынешних, но, главным образом, ожидая, когда жара спадет настолько, чтобы они смогли войти в свои дома. Некоторые из них улыбались и махали руками компании уличных музыкантов. Была пятница, вечер, а в этом городе не бывало вечеров в конце недели, когда музыка не неслась бы из танцевальных залов, как для бедняков, так и для богатых.
— Где гуляют? — спросил один из мужчин проходивших мимо музыкантов.
— На Канал-стрит, — отозвался музыкант.
— Это американцы гуляют, — пробормотал тот, кто спрашивал, и сплюнул в грязь. Со времен окончания войны большие состояния и дома оказались во владении янки.
Пятерых из этой компании музыкантов наняли, а шестой предложил им свои услуги бесплатно. Поскольку он был здесь новичком, приехавшим из Бутон-Ружа, они решили позволить ему присоединиться к ним. В это десятилетие после войны работу было трудно найти, но теперь дела начали идти на лад, и люди понимали, что каждому надо дать шанс. Американец, в доме которого они будут играть сегодня вечером, разрешит им набить свои животы на кухне и заплатит по пятьдесят центов каждому за шесть часов работы.
Они верили, что это добрый знак заполучить шестого оркестранта, тем более что он играет на испанской гитаре. Не многие музыканты бывали в Европе, чтобы поучиться там у мастеров, как эти пятеро. Поэтому они ревниво оберегали свое положение в городе, но этот парень, Мануэль, доказал, что он заслуживает того, чтобы играть в их оркестре. На одном глазу у него была повязка, но даже при этом он оставался достаточно красив, чтобы не оскорблять дамских взоров.
Они наняли экипаж в начале Французского квартала. Ехали весело, с шутками и смехом. Один только новичок, казалось, был целиком погружен в свои мысли, но они ему это прощали. Он пока еще не стал одним из них. Они между собой решили, что надо дать ему время освоиться.
Когда доехали до места, они все посерьезнели, улыбки слиняли, а блестящие глаза неожиданно потускнели. Они обогнули дом, чтобы войти в него через вход для слуг.
Филадельфия дотронулась до золотых серег в своих ушах, разглядывая себя в зеркало. Она нахмурилась, не в силах точно припомнить, как выглядела при своем натуральном цвете волос. Брюнетка, блондинка, будет ли она когда-нибудь сама собой?
— Господину не нравится, — сообщила, широко улыбаясь, Полетт. — Он говорит, что блондинки зажигают огонь в брюках у джентльменов.
Филадельфия не обратила внимания на эту реплику. Она только удивилась, когда же это она привыкла рассуждать как шлюха. Должно быть, это влияние Тайрона, решила она с горькой усмешкой. Единственная причина, почему она решила ответить на его записку, оставленную на подносе с ленчем, приглашавшую ее сопровождать его на прием, заключалась в том, что она решила, что это даст ей возможность увидеть людей и порасспросить их о Макклоде.
— Пожалуйста, принеси мне мое черное вечернее платье. Месье Тайрон сказал, что это будет парадный прием.
Полетт покачала головой.
— Месье сам выбрал платье.
Она подошла к платяному шкафу и достала из него голубое платье, украшенное синими розами из шелка. Платье выглядело замечательно, однако Филадельфия отрицательно мотнула головой.
— Я надеваю только свои собственные платья.
Полетт ничего не сказала, только пожала плечами, продолжая держать в руках платье.
— Ладно, — сказала Филадельфия, — я сама скажу ему.
Она вышла на галерею и направилась к спальне Тайрона, не давая себе времени на раздумья, и постучала в дверь.
Он тут же открыл.
— Что вам надо? — Его глаза в сумерках светились, как серебряные диски. Она заметила, что он одет в вечерний туалет — фрак и белый галстук, жемчужные запонки. — Почему вы не одеты? Мы уезжаем через десять минут.
— Платье, — произнесла она как можно холоднее. — Я предпочитаю надеть мое.
Он фыркнул.
— Наденьте голубое, дьявол вас побери! — сказал он и захлопнул перед ней дверь.
