Зал замер, никто, казалось, не дышал.
Мадам внимательно смотрела на Джереми.
— Великолепный юноша. Сходство есть. Он вполне мог бы сойти за моего ребенка.
Райли закрыл глаза.
— Но это не так, — продолжала мадам. — Я никогда в жизни не видела этого молодого человека.
Капли пота выступили у Нордема на верхней губе.
— Мадам Деверо! Вы под присягой! Джереми Хоторн — ваш сын?
Она улыбнулась Джереми и покачала головой:
— Нет.
Глаза Эйприл наполнились слезами. Слезами счастья.
— Мадам, пожалуйста, подумайте. Вы абсолютно уверены…
Райли не выдержал и метнулся вперед:
— Свидетельница ответила на вопрос. У обвинения проблемы со слухом?
Нордем потерял самообладание и, повернувшись к судье, выкрикнул:
— Милорд, я заявляю, что эта женщина лжесвидетельствует перед судом!
Седые брови судьи полезли на лоб.
— Вы обвиняете своего свидетеля в нарушении присяги? У вас есть какое-нибудь доказательство, которое опровергает ее свидетельство?
Райли усмехнулся, глядя на Нордема:
— Если мой ученый друг желает, чтобы присяжные не приняли во внимание показания его свидетеля, защита не возражает.
Нордем ответил ему злобным взглядом.
— Я отзываю свое требование, милорд. Мадам Деверо, вы утверждаете, что вашего ребенка оторвали от вас. Почему вы уверены, что Джереми Хоторн не ваш сын?
Взгляд ее был бесстрастным.
— Потому что мой ребенок умер у меня на руках.
Райли осмелился посмотреть на отца. У старика — такого гордого, высокомерного — на глазах блестели слезы. Он смотрел на мадам, и на его лице были написаны благодарность, сожаление и нежность.
Нордем с раздражением сел.
— У меня больше нет вопросов к свидетелю, милорд.
— Лорд Блэкхит, ваши вопросы?
Райли встал и улыбнулся мадам. Его улыбка была полна невысказанной благодарности.
— У меня нет вопросов к мадам Деверо, милорд.
Когда мадам проходила мимо Нордема, тот со злостью на нее взглянул.
Судья, скрепя пером, старательно делал отметки на лежащем перед ним документе.
— В таком случае, лорд Блэкхит, вы можете продолжить выступать со стороны защиты.
Райли встал и повернулся к присяжным:
— Господа присяжные, как любой честный человек, я хочу жить в мире, где царит справедливость. Как юрист, я получаю удовлетворение, ища эту справедливость и осуществляя ее. Справедливость, как вам скажет каждый разумный человек, означает поиск правды. Без правды справедливость превращается в обычную месть. Но иногда факты в деле указывают на одно заключение, а правда указывает на другое. Мой коллега пытался ввести вас в заблуждение, сообщая обстоятельства, совершенно не важные для этого дела. Он пытался вас обмануть, воздействовать на вашу восприимчивость и чувствительность дешевыми скандалами и сплетнями. Позвольте мне развеять обман. Правда в этом деле такова: первое — подсудимая украла дневник у своей хозяйки мадам Деверо, за что эта дама простила ее; второе — она пришла к человеку, упомянутому в дневнике, с выдуманной историей. Этот человек признает, что не поверил ей, признает, что она не угрожала ему, и признает, что дал ей деньги по собственной воле; третье — подсудимая пришла к моему отцу с такой же выдуманной историей. Он признает, что она не принуждала его завещать ей собственность, он также признает, что она не взяла у него ни пенни. Пятнадцать лет моей адвокатской практики позволяют мне исходя из всего, что я вам рассказал, сделать следующее заключение: в этом деле нет ни единого преступления. Ни единого. Ложь? Да. Немного озорства, и больше ничего. Но разве ложь является серьезным преступлением? Это предстоит решать вам. Единственное, джентльмены, чего вы не знаете, — почему она это сделала. Я хотел бы, чтобы вы услышали все из ее уст. У защиты есть один свидетель, и это сама подсудимая, Эйприл Роуз Хоторн, леди Блэкхит.
У Эйприл задрожали руки, когда она оглядела зал и увидела лица всех тех, кто теперь знает, что она обманщица. Ей хотелось убежать, и она так и поступила бы, если бы ее единственным прибежищем не был Райли.
Она посмотрела на своего мужа. От ее ответов зависит, освободят ее или отвезут в тюрьму, где она будет ждать казни. В его глазах она прочитала тревогу.
— Леди Блэкхит, вы раньше работали судомойкой у мадам Деверо?
— Да, — сдавленным голосом произнесла Эйприл, и ей пришлось прокашляться и повторить: — Да.
— Как долго вы были у нее в услужении?
— Немногим более года.
— Каким образом вы получили это место?
— Мой отец умер вскоре после того, как мне исполнилось восемнадцать. Я жила с ним одна после смерти матери, которая умерла, когда я была еще ребенком. У меня не было родных, поэтому я стала искать работу. Я получила образование и попыталась найти место гувернантки, но из-за войны с Францией никто не хотел взять на работу дочь французского трубочиста, хотя по рождению я англичанка. Я даже не смогла найти работу горничной. Меня выгнали из квартиры, и я почти неделю жила на улице, пока случайно не оказалась перед заведением мадам. Там висела табличка о том, что она набирает персонал. Я узнала, кто ей нужен, — оказалось, что мадам нанимает женщин для… определенных услуг. Я сказала ей, что не смогу этим заниматься, и уговорила ее нанять меня служанкой. Конечно, она могла воспользоваться моим отчаянным положением, но она пожалела меня и позволила работать на кухне… какое- то время.
— Почему только временно?
— Она знала, что я невинная девушка, и хотела, чтобы я присмотрелась и привыкла, и тогда, возможно, я сама захочу присоединиться к остальным.
— И вы захотели?
— Нет. Мысль о том, чтобы торговать собой, была мне противна. Но я ни в коем случае не осуждаю тех, кто вынужден этим заниматься. Я сознаю, что, если бы не любезность мадам, я вполне могла бы стать одной из них. Я испытываю жалость к тем женщинам, которые должны заниматься таким ремеслом. Они делают это только для того, чтобы выжить. Я знаю, что почти все из них, будь у них выбор, предпочли бы другую работу. Несмотря на мои отчаянные обстоятельства, мне повезло, что я смогла сохранить свою добродетель.
— Мадам когда-либо заставляла вас заниматься проституцией?
— Нет, никогда. Она была очень деликатна, но часто напоминала, что придет день, когда она будет вынуждена настоять, чтобы я присоединилась к другим девушкам.
— И этот день настал?
— Да. Накануне того дня, когда я взяла дневник. Мадам сказала, что до конца недели я должна решить, остаться у нее или покинуть заведение.
— Почему вы не ушли?
— У меня не было денег. Мадам не платила мне, только давала кров и еду. Я была в ужасе от того, что придется жить на улице. У меня не было ни семьи, ни жилья, ни денег на еду… ничего не было, чтобы выжить самой. Очень тяжело искать средства к существованию, когда все кругом такие же бедные, как и ты. А опасности… Лондон по ночам полон людей, которые вполне могут тебя искалечить либо убить. Я знаю, что, если бы мадам меня уволила, я стояла бы перед лицом смерти. Но, даже зная это, я предпочла бы уйти, чем согласиться на аукцион девственниц.
