мне совсем не нравится. Настолько, что даже взгляды амбалов и самого Дамира кажутся куда целомудренней и привычней, чем этот. Почему он так смотрит? Зачем? Оценивающе, сосредоточенно, словно пытается запомнить каждый участок.
— В воспитательных мерах, — поясняет мама. — Ночь у меня дочка дома не ночевала, представляешь?
Она так театрально расстраивается, что у меня где-то за грудиной начинает колоть. Ведь примерно так и должна чувствовать себя настоящая мать, когда дочка без предупреждения не приходит домой. Но я-то слишком хорошо знаю, что сейчас в маме говорит не что иное, как выпитый алкоголь. И никакого истинного переживания за меня она, конечно же, не испытывает. Готова поспорить, что вчера ночью она ни обо мне, ни об Аксинье и не вспомнила.
— Где шлялась? — смотрит на меня разъяренно и больно хватает за кисть, поднимая с дивана, куда сама же и усадила.
— Мам… — на глаза наворачиваются слезы.
— С мужиком каким-то шлялась, да?
— Ты делаешь мне больно.
— То ли еще будет. Вадик, — рявкает. — Ну-ка доставай ремень.
— Мама! — в ужасе распахиваю глаза и пытаюсь найти в маме хотя бы отголосок здравого смысла, но в ее взгляде читается лишь полнейший неадекват.
— Давай-давай, — перехватывает из рук Вадика ремень. — Я тебе покажу, как с мужиками за бабки спать!
Первый удар приходится в бедро. Я вздвизгиваю, но вырваться не могу. Несмотря на алкогольное опьянение, держит мама крепко, да и Вадик этот, сканирующий меня сальным взглядом, тоже страхует. Уверена, если вырвусь, он тут же меня схватит, а мне меньше всего хочется, чтобы он сейчас ко мне прикасался.
— Дрянь! — причитает мама. — Ты знаешь хоть, к чему приводят такие скитания?
Самое обидно, что она меня даже не слушает. Наносит удар за ударом. Рука, спина, задница, прилетает даже по ключице. Мама бьет без разбору, а я уже и говорить не могу. Точнее, не хочу. Это все равно ничего не даст.
— Ух! — отшвырнув ремень в сторону, мама замахивается ладонью.
Я зажмуриваюсь, но удара почему-то не следует. Распахнув глаза в надежде, что мама наконец-то пришла в себя, сталкиваюсь с жестокой реальностью. Ее остановил Дамир, пришедший за мной, потому что, видимо, мои полчаса прошли.
Мне настолько стыдно, что я даже порадоваться тому, что мое лицо осталось нетронутым не могу. Да лучше бы меня мама ударила, чем видеть то, что происходит сейчас.
Осуждающий и брезгливый взгляд Дамира меня буквально режет на части. Ему настолько мерзко и противно, что он видимо даже сдержать это отвращение не может, иначе как рассудить то, что обычно непроницаемый взгляд мужчины, сейчас считывается мной настолько легко.
Дамир дергает маму, отворачивая ее от меня, затем отшвыривает ее руку, словно та грязная.
— Иди умойся, — жестко говорит он маме, переведя взгляд с меня на нее.
Я машинально прикладываю ладони к горящим щекам, быстро смахиваю скопившиеся в уголках глаз слезы, очень надеясь, что хотя бы их Дамир не успел заметить.
— Может мне еще и подмыться тут для тебя? — рявкает мама, — охерел совсем! Ты кто такой?
Я жмурюсь и пячусь назад, совершенно забывая о… Вадике. Стоило еще вчера понять, что мамино чувство самосохранения пропало без вести.
— Ну теперь хотя бы понятно в кого ты такая отчаянная, Таисия, — хмыкает Дамир и даже на миг его взгляд словно теплеет, или мне так просто кажется потому что все происходит слишком быстро. — Хоть проспринцуйся там, но чтобы через десять минут была трезвая и собиралась за дочерью.
Я чувствую, как глаза снова застилают слезы. Неужели Дамир и правда поможет? Хочу двинуться в их сторону, но тут меня за плечо хватает Вадик. Его руки еще более цепкие, чем мамины. Костлявые длинные пальцы, а держат так словно в них силы немеряно.
— Ты чего тут раскомандовался? Слышишь, че тебе хозяйка говорит. Она тебя знать не знает, так что вон пошел.
Дамир вздыхает. Громко и продолжительно, так словно устал. Поворачивается в мою сторону и замахивается. Все происходит настолько быстро, что я даже испугаться не успеваю, кажется, что его кулак прилетит по мне, но нет… через долю секунды хватка на моей руке пропадает, а затем раздается глухой шмяк. Это упал Вадик. Прямо на пол.
Выражение лица Дамира не меняется, ни единый мускул не дрогает, и даже взгляд вновь становится почти непроницаемым. Нет больше брезгливости и отвращения, разве что высшая степень утомления происходящим.
— Еще раз, — Дамир поджимает губы, берет меня за плечо, но обращается явно к маме, — умылась, собралась и поехала за дочерью. Не сделаешь, как говорю, ляжешь так же как мужик твой, — и уже тише, даже с чуть веселой интонацией, явно адресуя высказывание мне, добавляет: — Выносливый мужик у твоей маман, если после Толика он так быстро оклемался.
— Это другой, — заторможено произношу я, понимая, что Дамир говорит о вчерашней потасовке на лестничной клетке.
Он и об этом знает. Хотя… конечно же, глупо надеяться, что ему не доложили.
— Вчера ваши люди стукнули другого мужчину.
— Хм… — Дамир открывает дверь, подталкивая меня вперед.
Удивительно. Этот мужчина меня похищает, удерживает в заложниках, запугивает, но при этом открывает передо мной дверь и, как положено истинному джентльмену, пропускает даму вперед себя.
— Этим ты тоже в мать?
— Чем? — не понимаю, о чем он.
— Такой скорой и частой сменой половых партнеров?
Что? Он о чем вообще.
— Отпустите меня! — торможу я на лестничной площадке, мне даже удается выдернуть руку из его захвата. — Ну вы же видите сами, что происходит? Мне совершенно не до ваших часов. Надо Аксинью забрать.
— Ты хочешь обратно в квартиру к ним? — Дамир дергает подбородком в сторону моей двери. — Чтобы тебя там не только избили, но и по кругу пустили? Сколько еще у твоей матери таких вот дружков?
— Да как вы! Как…. — я замолкаю, потому что не знаю, что ему противопоставить и сказать. — Она никогда не оставляла собутыльников у нас ночевать, — тяну я рассеяно.
Ведь и правда, если попойки на кухне и вошли почти в норму, то по утрам никого постороннего у нас никогда прежде не было. Тем более мужчин. Мама словно с каждым днем расширяет свои грани дозволенного по отношению к нам с Аксиньей. Да и… к папе. Приемному папе. Видимо долгое время в ее жизни не было мужчин, потому что она чтила его память, а сейчас… сейчас перестала.
— Папочка, — шепчу я одними губами.
Как же его не хватает. Хоть он и не был мне родным, но я всегда считала, что
