— Хэлло, малыш, — сказал она.
— Куколка. Я тебя разбудил? Прости…
— Все в порядке. Я все равно уже собиралась вставать.
— Хорошо спала?
— М-м. Угу. Как бревно. О-о-о, хорошо. Эй, — сказал она, и в ее голосе зазвучала настороженность. — Я хочу у тебя кое-что спросить. Хорошо?
— Конечно, куколка, что такое?
— Слушай, если я такая чертовски противная, почему ты возишься со мной?
— Именно это я и стараюсь понять.
— Замечательно. А когда поймешь, скажешь об этом мне, чтобы послать меня к черту и отчалить.
— Айрис, не будь дрянью.
— Но именно об этом я тебе всегда и твержу. Я и есть дрянь чокнутая. Почему бы тебе не оставить меня в покое? Почему бы тебе не найти славную симпатичную телку, которая бы хорошо к тебе относилась, и не забыть обо мне?
Джули помолчал.
— Потому что ты именно та телка, которая мне нужна. Ты не хочешь встретиться со мной?
— Конечно, Джули, но это ничего не изменит.
— Слушай, позволь мне позаботиться об этом. Может быть, тебе более интересно заниматься чем-то другим и с кем-то другим встречаться. Это твое дело. Я ничего не требую от тебя. Но если я хочу тебя куда-нибудь пригласить, то это мое дело, хорошо? Самое худшее, что ты можешь сделать, это сказать «нет».
Айрис молчала.
— Ну, — продолжал он, — вот почему я звоню. Я купил два билета на новый фильм и подумал, что сначала мы могли бы перекусить…
— Джуджу. Ты действительно хочешь меня вывести?
— Да, конечно.
— Но потом ты захочешь, чтобы я поехала к тебе и спала с тобой. А если я откажусь, ты обидишься. И я вовсе не обвиняю тебя, честно, не обвиняю. Почему бы тебе не сходить в кино с какой-нибудь телкой? А потом ты бы уложил ее в постель.
— Потому что… Я уже сказал тебе — мне не нужна никакая телка. Мне нужна ты.
— Джули, ты сумасшедший.
— Я знаю. Ты будешь готова к семи?
— Мне нужно одеться?
— Слушай, если ты пойдешь в своем комбинезоне…
— Это мечта всей моей жизни. Я никогда никуда не ходила в комбинезоне.
Джули засмеялся.
— Ты со-вер-шен-но убиваешь меня. Я заеду за тобой в семь.
— В полвосьмого.
— Ну, хорошо.
— Ну, пока. Подожди минуту. Ты обидишься, если я не стану спать с тобой?
— Нет, не обижусь.
— Хорошо. Кто знает, может и стану. У тебя такой замечательный живот. Такой чудный большой живот. Джуджу, я ненавижу тощих мужчин.
— Спасибо Господу за это. — Он засмеялся. — До встречи.
Айрис повесила трубку, быстро уселась в постели и начала почесывать руки, спину, живот — сосредоточенно, как обезьяна.
Она могла бы, подумала она, закончив чесаться и отколупывая кусочки лака с ногтей, она могла бы выйти замуж за Джули и уйти из театра. У нее мог хороший дом в Уэстчестере или Коннектикуте. У нее мог быть свой автомобиль и она могла бы приезжать в город, когда захочется, и делать покупки у Бергдорфа и у антикваров.
Но Боже, какой он зануда.
О, он хороший и не какой-то там дурак, но… Изо дня в день, изо дня в день слушать, сколько денег он сделал… И еще одно, едко подумала она, если она оставит театр и будет жить на деньги Джули, ей придется переехать к нему! А если он заскучает и заведет интрижку с какой-нибудь девкой на стороне, что она сможет сделать тогда? Она будет в ловушке. Она почувствовала, как холодеют руки и ноги. О, конечно, она сможет бросить его. У нее припрятано немало денег, и в самом худшем случае она сможет вернуться назад в театр. Но вернуться назад будет не так просто, если она уйдет хоть не надолго.
Однажды он проснется, посмотрит на нее и подумает, что она начинает походить на старую суку, а ведь маленький двадцатидвухлетний цыпленочек, девчонка-кассирша или еще кто-то в восхищении пялятся на него, и… Кому это надо? Она пожала плечами.
Что за черт. Неужели нигде нет мужчины, у которого есть воля и мозги и который бы не просто хотел все время трахаться, неужели нет такого, кому бы она была действительно полезна? Это то, чего ей хотелось в действительности — быть полезной. Не только в койке. Потому что, черт побери, улыбнулась она себе, она на самом деле не так уж и сильна по этой части. Но быть по-настоящему полезной, готовить для мужчины, складывать его носки в комоде, говорить с ним о его бизнесе, делать что-то важное.
Джули она нужна, как дырка в голове, подумала она горько. А его бизнес — черт, он так хорошо налажен, что там справляются и без него.
Итак, зачем я ему? — спросила она себя.
Кто знает?
Зазвонил телефон.
— Слушаю, — осторожно сказала она.
— Привет. Уф, 11 часов. Я… — это был Вито.
— Да? — Она неохотно рассталась со своими размышлениями. Испытав искушение положить трубку на рычаг, она зажала ее между плечом и головой и продолжала соскабливать лак с ногтей.
— Ага. Я подумал… Ты сказала, чтобы я не звонил раньше 11, и я ждал. — Он остановился. — Я купил тебе цветы.
— Что такое, милый? — Телефонная трубка соскользнула у нее с плеча.
— Я сказал… Я сказал, что я купил тебе цветы. — Его голос был очень неуверенным.
Неожиданно она вспомнила. Теперь она вновь была в настоящем. Она слышала детские ноты, юную мужественность его голоса. Она представляла себе тонкие изогнутые губы и темные глаза, сияющие под шелком черных ресниц.
— О, Вито, дорогой мой, — прошептала она. Снова легла в постель и погладила телефон. — Поцелуй меня, — сказал она, приложив губы к микрофону телефона. — Поцелуй меня, пока я тебя целую.
— Ладно. — Вито подчинился. — Я хочу прийти, — сказал он. — Можно?
— Конечно, миленький, только дай мне несколько минут. Двадцать минут. Я оставлю дверь открытой, так что если я буду в ванной, ты сможешь войти. Договорились?
— Двадцать минут?
— Я хочу знать, что сказал твой отец.
— А?
— Твой отец знает, что ты провел весь день и всю ночь в моей постели?
— Нет.
— Нет? Продолжай, обманщик. Это было написано на тебе.
— Что! Слушай, я ничего не говорил отцу…
— Ты вчера вышел отсюда, ухмыляясь, как обезьяна.
— Айрис, клянусь Богом… — Голос Вито наполнился отчаянием.
— Хорошо. Хорошо. Сегодня утром на меня все кричат. Увидимся позже, — коротко сказал она. — Пока.
Вито повесил трубку, ослабев от смущения. Осторожно опустился с отцовское кресло, почувствовав, что его трясет. Когда она ответила ему по телефону, у него было такое ощущение, как будто она не знает его, как будто он был каким-то чужим мальчишкой, который докучал ей. Он боялся, что в любой момент она может положить трубку, и на этом все кончится. Он был бы брошен — он чувствовал это — навсегда. Другого способа подступиться к ней не было. Он был так близок к этому забвению, что все еще трепетал.
