— Но теперь-то он тут, — сухо отозвалась Эмми, — и пусть знает свое место.
Беседуя, они увидели, что молодой человек неторопливо прогуливается в саду, поглядывая на цветы. Руки он держал в карманах, но солдатская пилотка аккуратно сидела у него на голове. Держался Адриан уверенно, словно сад принадлежал ему. Женщины испуганно следили за ним в окно.
— Нам-то известно, зачем он пожаловал, — с досадой проговорила Эмми.
Матильда долго всматривалась в стройную фигуру в хаки. В Адриане все еще оставалось что-то от приютского мальчишки, хотя теперь он стал взрослым мужчиной, немногословным и по-плебейски энергичным. Ей вспомнилось, с какой иронией и жаром Адриан разглагольствовал перед ее отцом о состоятельных людях.
— Откуда тебе знать, Эмми? Может быть, он вовсе не за этим приехал, — попеняла она сестре. Обе имели в виду деньги.
Сестры не сводили глаз с фигуры солдата. А он стоял спиной к ним и смотрел на заросший ивами пруд. В темно-синих глазах Матильды застыло странное выражение, и она медленно опустила веки с едва заметными голубыми прожилками. Голову она держала по обыкновению высоко, однако в ее облике было что-то страдальческое. Молодой человек обернулся и посмотрел на дом. Возможно, он заметил в окне сестер. Матильда спряталась в тени.
Вечером отцу стало хуже. Пришел врач и сказал Матильде, что он может умереть в любой момент — но может и не умереть. Они должны быть готовы ко всему.
Минул день, потом еще один. Адриан вполне освоился. По утрам он появлялся в солдатских штанах и коричневатой фуфайке без воротничка, с открытой шеей. Его, видимо, заинтересовал гончарный промысел и, словно у него появились какие-то тайные намерения, он беседовал с мистером Рокли, когда тому становилось легче. Сестры всегда злились, стоило мужчинам по-дружески разговориться. Правда, в основном, те обсуждали политические новости.
На второй день после приезда молодого человека Матильда сидела вечером с отцом. Она присматривалась к картине, которую хотела скопировать. В доме стояла тишина. Адриан куда-то ушел, никому не сказав куда, а Эмми была занята хозяйственными хлопотами. Мистер Рокли полулежал на кровати и молча глядел на освещенный вечерним солнцем сад.
— Матильда, — сказал он, — если со мной что случится, не продавайте дом — живите тут…
В глазах Матильды появилось загнанное выражение, когда она посмотрела на отца.
— Ни о чем таком мы и не думали.
— Всякое может быть. Я оставляю все тебе и Эмми, поровну. Со всем остальным делайте, что хотите — но не продавайте дом, не уезжайте отсюда.
— Да.
— Мои часы, цепочку и сто фунтов из тех, что лежат в банке, отдайте Адриану — помогите ему, если понадобится. Его нет в завещании.
— Твои часы с цепочкой и сто фунтов — я запомню. Но, отец, ты сам проводишь его в Канаду.
— Никогда не знаешь, что тебя ждет.
Словно впав в транс, Матильда долго смотрела на отца затравленным взглядом. Она поняла: ему известно, что он скоро умрет — она смотрела на него, как ясновидица.
Позднее она рассказала Эмми, как их отец пожелал распорядиться часами, цепочкой и деньгами.
— Какое у него право (у него — то есть у Адриана) на часы и цепочку моего отца — что ему с ними делать? Дадим ему денег, и пусть убирается, — заявила Эмми. Она любила отца.
В тот вечер Матильда допоздна засиделась в своей комнате. На душе у нее было тревожно, в голову лезли всякие мысли. Она была как в трансе… и от горя не могла даже плакать, она все время думала об отце, только о нем. В конце концов она решилась пойти к нему.
Было уже почти двенадцать. Она пошла по коридору. Снаружи его неясно освещала луна. У двери в комнату отца Матильда прислушалась. Потом тихонько открыла дверь и вошла. Было почти темно. Ей послышалось, что отец пошевелился.
— Ты спишь? — тихонько спросила она, приближаясь к нему.
— Ты спишь? — еще раз тихо спросила она, встав у изголовья кровати. Она протянула руку и коснулась его лба. Потом ласково провела пальцами по носу, по бровям и положила прекрасную нежную руку на лоб лежавшего в кровати мужчины. И его лоб показался ей прохладным и гладким — слишком прохладным и гладким. Даже в своем отрешенном состоянии она осознала это, но все равно никак не могла очнуться. Легко склонившись над изголовьем, она провела ладонью по коротким волосам.
— Не спится?
Послышался шорох простыней.
— Не спится, — донесся до нее голос Адриана. Матильда отпрянула, мгновенно придя в себя.
Она только сейчас вспомнила, что отца устроили внизу, а его комнату отдали Адриану, и, словно ужаленная, застыла на месте.
— Это ты, Адриан? Я приняла тебя за отца.
Она была до того ошарашена, до того испугана, что не могла пошевелиться. Молодой человек неловко засмеялся и повернулся на бок.
Наконец Матильда вышла из комнаты. Когда она вернулась к себе, в свою светлую спальню, и закрыла дверь, то долго простояла, держа на весу руку, которой касалась Адриана, словно поранила ее. Матильда была настолько потрясена, что едва владела собой.
«Ладно тебе, — мелькнуло в ее невозмутимом усталом мозгу, — это всего лишь ошибка, не стоит принимать ее всерьез».
Однако Матильде было нелегко урезонить свои чувства. Она не могла совладать с мучительной неловкостью. И правая рука, которой она нежно касалась его лица, его свежей кожи, теперь и вправду болела, будто действительно была поранена. Матильда не могла простить Адриану свою ошибку и еще сильнее невзлюбила его.
Адриан долго не спал. А когда уснул, его разбудил тихий скрип открывающейся двери, но он не понял, что происходит. Тем не менее, нежное прикосновение женской руки что-то всколыхнуло в его душе. Он был приютским мальчишкой — всегда настороже, всегда в страхе перед нападением.
Мимолетное острое ощущение от ее ласки — вот что больше всего поразило его, открыв ему нечто совершенно незнакомое.
Утром, когда Матильда спустилась вниз, то поняла это по его глазам. Она старалась вести себя так, будто ничего не случилось, и у нее это получилось. Как человеку, познавшему страдание, прошедшему через страдание, ей всегда удавалось сохранять внешнее спокойствие, держать себя в руках, изображать безразличие. Она посмотрела на него потемневшими, почти больными глазами, и, заметив искру понимания в его глазах, погасила ее. Потом прекрасной длинной рукой положила сахар ему в кофе.
Однако удержать его в узде она не сумела, как ни была уверена в своих силах. Немеркнувшее воспоминание жалило его, пробудившиеся чувства не давали покоя мыслям. Он стал другим. В глубине вечно контролируемого сознания теперь поселилась будоражащая тайна. Матильда оказалась в его власти, потому что он не был разборчив в средствах и его моральные принципы не совпадали с ее принципами.
