— Ну так мы проследим, чтобы он получил это место.
— О, Макс, — просияла она, любя его еще больше. — Но Гай действительно блестящий дизайнер, — сочла необходимым добавить Элин.
Тем больше причин принять его на работу, — улыбнулся Макс и, наслаждаясь ее радостью, продолжал:
— Когда твой отчим оправится настолько, что будет в состоянии говорить со мной на эти темы, я мог бы обсудить с ним возможность сотрудничества. Я предложил бы ему место консультанта по художественному конструированию в моей фирме.
— Правда? — возбужденно воскликнула она.
— Я уверен, что у него огромный опыт, накопленный годами, и этот опыт не должен пропадать даром, — пояснил Макс. — Но любимая, — продолжал он, не спуская с нее нежного взгляда, — сейчас ты интересуешь меня больше, чем кто-либо иной, так что вернемся к нашему разговору. Знай же, что тогда в Кавалезе я был так переполнен чувствами, что ничего не соображал.
— Но что-то же вернуло тебе способность мыслить?
— Увесистый лыжный ботинок, который швырнула в меня некая зеленоглазая блондинка. Тогда я понял, что, черт возьми, мои душа и тело принадлежат этой женщине!
— Так вот когда ты понял!
— Я любил тебя почти с самого начала — теперь я знаю. Но тогда это было как вспышка яркого света, в котором я увидел, что люблю тебя, — и не смог бежать за тобой… потому что ты меня покалечила.
— Прости, прости, прости, — взмолилась она и потянулась, чтобы смущенно поцеловать его.
— Любимая Элин! — прошептал он и долго целовал ее. Когда он оторвался от нее, щеки Элин были пунцовыми. — На чем я остановился? — спросил он сдавленным голосом.
— Ты меня спрашиваешь? — удивилась еще не пришедшая в себя Элин.
Ее развеселил смех Макса. Но тут он вспомнил:
— Да, так вот. Я был совершенно не в состоянии передвигаться — я был привязан к дому.
— О, Макс! — воскликнула Элин, снова приходя в ужас от мысли, что все это сделала она. — Прости меня!
— Ты лучше потом поцелуй меня, — предложил он, ухмыльнувшись, и продолжал: — Дома, сходя с ума от мыслей о тебе, я попытался сосредоточиться на чем-то другом и позвонил Фелиции — распорядился отменить мою поездку в Рим и привезти мне работу. — Он улыбнулся. — Но ты настолько завладела моими мыслями, что, прежде чем Фелиция добралась до меня, я уже звонил тебе. Я хотел попросить, поскольку не могу приехать сам, чтобы ты приехала ко мне.
— Милый, — горевала она, — а я бросила трубку.
— Кажется, я упоминал твой дивный темперамент… — великодушно простил он ее. — Тем не менее я выяснил, что новость о моей травме уже достигла тебя и что ты ей не поверила.
— Нет, — призналась она.
— И кто бы мог винить тебя за это? Однако, поскольку реакция на новый звонок была бы прежней, мне оставалось только ждать. Завтра, говорил я себе, ты все узнаешь.
— Фелиция?.. — догадалась Элин. — Поскольку ты не мог ступить на ногу, ты решил, что назавтра Фелиция, возможно, расскажет мне обо всем?
— Что значит «возможно», милая Элин! — возмутился он. — Я все продумал еще до ее приезда. Она должна была особенно подчеркнуть серьезность моей травмы, рассказать, как я споткнулся о лыжный ботинок, и тогда, я надеялся, ты более благосклонно выслушаешь мое официальное предложение.
Официальное предложение? У нее екнуло сердце. Как волшебно это звучит, даже если означает только — на его латинский манер — начало ухаживания за ней.
— Милый мой! — вздохнула она, и Макс поцеловал ее с таким упоением, что потом лишь усилием воли заставил себя вернуться к рассказу.
— Можешь ли ты представить мое изумление, — проговорил он, мрачнея от воспоминаний, — представить, как я был ошеломлен, когда приехала Фелиция и в ответ на мой вопрос о том, откуда ты узнала о «растянутой ноге», рассказала о твоей утренней просьбе — перевести обратно в Англию! Когда Фелиция уточнила, что ты обратилась к ней с просьбой до того, как она сообщила тебе о «второй» травме, мне стало ясно: я причинил тебе страшную боль и ты уезжаешь из Италии именно поэтому.
— Так оно и было, — призналась она.
— Больше никогда в жизни я сознательно не причиню тебе боль, — поклялся он и едва ли не торжественно запечатлел поцелуй у нее на лбу.
— Кроме того… гм… — Элин пришлось откашляться, чтобы договорить признание до конца. — Кроме того, я безумно ревновала тебя к Фелиции.
— Ты ревновала? — просиял он. И только потом поразился: — К Фелиции?
— Ну да, ну да, я знаю, что ошибалась, но… я ведь тоже с ума сходила по тебе — не забывай об этом. Когда Фелиция сказала, что у тебя травма — а я не поверила в это ни на секунду — и что через несколько минут она едет к тебе домой по какому-то делу, я просто сложила в уме два и два и получила, естественно, пять.
— Прощаю тебе только потому, что ты испытала эти адские муки ревности, — великодушно постановил он. Но все же поинтересовался: — Так ты поэтому сбежала из Италии, не сказав никому ни слова?
— Ну, не только поэтому, — призналась она. — Мне было больно, меня мучила ревность, ты отказался от меня и… — Она замолчала, когда Максова рука прижала ее и полился такой эмоциональный поток итальянской речи, что Элин без перевода догадалась — он уверял ее, что никогда не смог бы отказаться от нее. — Так или иначе, — подытожила Элин, улыбкой говоря ему, что боль прошла, — твой телефонный звонок был последней каплей.
— Cara! Любимая моя, — растроганно проговорил Макс.
Он целовал ее, он гладил ее лицо чуткими пальцами.
— Любовь моя! — выдохнула Элин и, чувствуя, что настоятельно нуждается хоть в капле юмора, спросила: — На чем я остановилась?
— Ты полетела в Англию, — напомнил он. — Вот не ожидал, что ты выкинешь такую штуку, прежде чем я успею почтительнейше объясниться с тобой.
— Пожалуй, ты не совсем ошибался, говоря о моем темпераменте, — проворковала Элин. И спросила: — Кстати, как ты узнал о том, что я улетела?
— Ну, это было просто. Гораздо труднее было понять почему. Ты оставила ключ от квартиры портье. Он позвонил моему личному секретарю на следующее утро и спросил, держать ключ при себе или передать ей. Фелиция позвонила Тино Агосте, который сказал, что ты никогда не опаздывала на работу, но тебя еще нет, а вчера ты ушла раньше из-за мигрени.
— Мигрень я придумала, — призналась Элин.
— Вы слишком много врете, мисс Толбот, — заявил Макс.
— Сам такой! — воскликнула она и рассмеялась, но тут же посерьезнела. — Значит, когда Фелиция в следующий раз позвонила тебе, она уже знала, что я улетела в Англию?
Макс кивнул.
— Сначала я не мог поверить. Потом понял, как обидел тебя мой обман. Значит, тебе было настолько больно, что эта боль победила даже страх перед долгами, ведь ты же фактически бросила работу! Новость я услышал в половине одиннадцатого по итальянскому времени. В десять тридцать пять мой мозг работал с такой скоростью и производил такие расчеты, что я едва вспомнил номер нашего телефона в Пинвиче.
