разом вскинули голову.
Зашумело – будто ветер прошел по лесу. Гул нарастал, нарастал. У меня волосы встали дыбом. Я знала, что это. Чуяла их приближение.
– Надо уходить, – сказала я.
Уронив на землю первый пергамент, я схватилась за второй. На нем была изящная стратаграмма.
– Ты справишься? – спросила я, помня, как он сейчас слаб.
– А то как же, – проворчал он и сгреб меня за руку.
Длинные черные пальцы вцепились в дверную раму. В проеме показалась безликая голова. В доме разгорался пожар. В коридоре обрушилась горящая балка.
Это было последнее, что мы увидели, уходя.
Нам приходилось спешить, поэтому я опять глотнула крови Ишки. Теперь это далось легче. Я полностью превратилась в птицу – а это проще, чем частичное превращение, которое я выполнила в Доме Тростника. Ростом я сильно уступала Ишке, и ощущение полета мне поначалу не понравилось. Если сидни для чего и не созданы, так это для воздуха – мы всю жизнь проводим под камнем.
Однако стоило привыкнуть, я оценила свободу. Если солнце падало под верным углом, крылья держали надежно и воздух мне помогал, я чувствовала себя такой свободной и невесомой, что забывала лица умирающих: Кадуана, Сиобан, Ашраи. Забывала предательство отца, позор своего происхождения и даже то, что, очень может быть, направлялась навстречу смерти.
Ишка в пути почти не заговаривал, даже на привалах. Винить его не приходилось, и я не жаловалась. Что изменят слова?
Встреча была назначена на острове вдали от земель фейри – дальше, чем мне приходилось бывать. Остров лежал так далеко к югу, что нам пришлось пересекать владения людей. Весь предпоследний день пути мы летели над морем, отчего у меня, неуверенно державшейся в воздухе и страшно усталой, сводило живот. Плавать я не умела – да если бы и умела, наверняка не успела бы принять подходящий для плавания облик. Упадешь – утонешь, и все тут.
К счастью, незадолго до заката мы добрались до земли. Осмотрели ее сверху внимательно, Ишка несколько раз облетел остров по кругу, острым взглядом высматривая движение жизни, и, только убедившись, что мы одни, позволил сесть.
Мы сели, я обернулась фейри, поднялась на ноги – и застыла, обомлев.
– Несправедливо, – тихо сказала я.
– Что?
– Что человеческий мир такой красивый.
Он был красив до боли. Мы стояли среди моря высоких золотых трав, доходивших мне до пояса и протянувшихся во все стороны к горизонту. Закатное солнце зажгло их огнем. Небо было ярко-красным, словно облака подкрасили человеческой кровью, и жаркое солнце катилось по небу, разбрызгивая краску. И все это вздрагивало под порывами ветерка, как будто трава дышала.
Не знаю, отчего я расплакалась. Но стоило слезам брызнуть, их было не унять. Я шла, держа руку над травой, так что золотые кончики щекотали, ласкали ладонь и пальцы.
Мне захотелось показать это Кадуану. Я помнила, как он смотрел на Нираю – как блестели удивлением его глаза на почти неподвижном лице. Я и не знала, как дорого мне было его лицо, пока не ощутила боль потери. Мне хотелось еще насладиться им.
Мы заночевали прямо там, в поле. Поохотились и разбили лагерь. К сумеркам на равнину легла серебристая тень, траурный перевертыш недавней яркости. Красота не стала меньше, но в жутковатой тишине мне представилось, что так должно выглядеть посмертие.
– Вишраи верят в жизнь после смерти? – спросила я Ишку за едой.
– Жизнь – это слабо сказано, – тихо ответил он. – Наши умершие поднимаются в небо. Они посылают нам ветра и солнце. И смотрят на нас. – Он бросил на меня взгляд, золотистый даже под луной. – А сидни?
– Мы верим в безграничное пространство, где воссоединяемся со всеми, кого потеряли. Но прежде чем попасть туда, след, оставленный тобой в мире, подвергается суду. Для сидни нет ничего важнее веса наших историй.
Я покосилась на свое предплечье – то, что было покрыто линиями татуировки, и на другое, где чернели крестики. Меня накрыла волна страха.
Очень может быть, завтра я умру. Если так, склонят ли весы эти чернильные следы? Каков будет приговор суда?
– Эф, – тихо сказал Ишка.
Я встретила его взгляд. Никогда не видела в нем столько муки. И на лице лежала странная тень.
– Ты заслужила себе место в будущей жизни, – пробормотал он. – У сидни и у вишраи. Любой бог, которому стоит поклоняться, признает его за тобой. А если тебе откажут в посмертии, мне его тоже не надо.
У меня комок встал в горле.
– Если завтра мы умрем… для меня было честью сражаться с тобой рядом, Ишка.
Он долго молчал. Потом произнес:
– И для меня, Эф, тиирна Дома Обсидиана, это была честь.
После этого разговор наш затух, как угли в костре. Я легла, но не уснула. Я смотрела на звезды и думала о живущих среди них павших вишраи. Там был и Ашраи. Еще я думала о камне под ногами и о Сиобан. И думала о Доме Камня, с отчаянием понимая, что не ведаю, куда ушел Кадуан.
Я перевернулась и стала смотреть на травы. В темноте мне виден был Ишка – он не шевелился, но глаза его оставались широко открыты.
Поутру мы, почти не нарушая молчания, собрали вещи. Узел у меня в животе все не хотел распускаться, и я боялась – стоит открыть рот, выльются наружу все страхи. Ишка снова предложил мне свою кровь, и мы, вместе обернувшись, направились к острову, где собирались люди.
Я мало знала о человеческом мире. Что-то во мне ожидало увидеть подобие Нираи – торжественное и великолепное. Но место, поглотившее все мои мысли, оказалось на удивление маленьким – хотя тоже красивым. Остров в форме полумесяца густо порос лесами, деревья стояли голыми, только кое-где темнела вечная зелень. Песчаные берега ослепительно блестели в полуденном солнце. У восточного края теснились лодки. Маленькие – с облегчением увидела я, самая вместительная могла взять не более десятка. По крайней мере, не приходилось опасаться бесчисленных людских полчищ.
Мы высадились на противоположном краю острова и, снова обернувшись фейри, присели на песок. У меня колотилось сердце.
– Где же вишраи? – шепнула я Ишке.
– Должно быть, не успели к сроку. – Он покачал головой. – Путь дальний. Я сомневался, успеют ли.
Я тихо выбранилась. Но раз уж мы зашли так далеко, останавливаться не собиралась. Нащупав ножи, я послала Ишке самый самоуверенный взгляд:
– Значит, мы вдвоем. Надеюсь, ты готов.
Ишка показался мне бледноват. Однако кивнул.
На острове было всего одно
