но одно слово поняла.
Это слово было «эсснера».
Мужчина со шрамом улыбнулся, будто обрадовавшись услышанному.
– Ты не знаешь, как долго и трудно мы бились над этим, – ломая язык, обратился он к Ишке. – Это спасет жизни многих наших людей.
Ишка не ответил на его улыбку. Он презрительно кривил губы. И отводил от меня глаза.
– Вы уже забрали много наших.
– Только от отчаяния. О чем искренне сожалеем.
– Что же, теперь в этом не будет нужды. – Он склонил голову. – Королева Шадия ценит ваш союз.
Теперь я поняла. Предательство вошло в меня острием кинжала. Я пыталась крикнуть, завопить, хотела броситься на Ишку. Если бы могла шевельнуться, я бы ему голову с плеч сорвала. Я бы вырвала глаза с его прекрасного лица.
Но шевельнуться я не могла.
Не могла даже заплакать.
– Взаимно, – ответил мужчина со шрамом, склонив голову.
Ишка уже отворачивался. И вдруг задержался, взглянул на меня. Что-то дрогнуло в его лице.
– Оно действительно такое могущественное? – спросил он. – То, чем она станет.
– Большего могущества мир не видел. – Человек улыбнулся.
Другой человек коснулся меня, и боль стала нестерпимой. Две пары рук вздернули меня на ноги. Тело не слушалось, но я сражалась, сражалась всем, что имела, против влитого в меня заклятия.
На миг я прорвалась. Забилась. Меня схватили еще двое. В глазах расплывалось от слез.
– Ишка! – выкрикнула я. – Ты не бросишь меня здесь!
Меня оттащили, повалили снова на пол. Я видела только золотые глаза Ишки, его окаменевшее лицо.
– Ты не можешь…
Мне вспомнился Дом Тростника, те чудовища.
Я тоже стану чудовищем?
Сознание гасло, глаза застилала белая пелена. Меня утаскивали все дальше от Ишки.
– Ишка!..
Не знаю, прозвучал ли этот крик.
Последнее, что я видела, – он отвернулся, мелькнули, взметнувшись под порывом ветра, золотые волосы.
А затем все застила белизна, белизна, белизна…
Я окаменела.
Знакомое чувство засело глубже сознания, в самой глубине. Но лицо этого человека, блеск его золотых волос тянули из меня что-то нутряное.
Ишка. Ишка. Откуда я знаю это имя?
Макс, надежно утвердившийся между ним и мною, с безмолвным вопросом посмотрел на меня через плечо.
«Столько дней лишь белизна вокруг».
Голос прозвучал из глубины памяти.
Сколько раз я это слышала. Видела. Чувствовала.
«Он предал тебя, а ты думала, что он тебя любит».
И та же боль, все та же боль и белизна, белизна, белизна… и блеск длинных золотых волос. Мужчина отворачивается.
Этот мужчина.
– Ты знал Решайе, – выдавила я.
Глаза у Макса полезли на лоб.
А взгляд Ишки потемнел.
– Решайе? – тихо повторил он. – Вот как она себя назвала?
– Она? – повторил Макс.
– Это имя что-то значит? – пробормотала я.
Красавец скривился:
– Оно означает: «Ничто».
Я очень многого не помню.
Помню боль. Тело мое вскрывают, закрывают и снова вскрывают, переставляют органы, вытягивают и снова вливают кровь. Люди – чудовища, жестокие и злобные.
Для них я не живое существо. Для них я орудие, которое можно изготовить и применять.
Нет ни прошлого, ни будущего. Только это.
Впервые меня связывают с другим, объединив наши жилы: выдергивают сосуд у меня из запястья и подвешивают, чтобы из него текло к другому.
Люди умирают один за другим. Знаю, потому что чувствую их смерти. Знаю, потому что умираю вместе с ними. Я не вижу тел. Вижу лишь белизну.
От меня отнимают куски. Не знаю, что с ними делают и зачем. Сначала пальцы. Потом кисти целиком. Потом остатки рук. Меня медленно лишают части за частью. Может быть, с тем, чтобы вовсе не оставить тела.
Я долго думаю об Ишке и о том, как его ненавижу. Уверяю себя, что ненависть необходима, потому что поддерживает во мне жизнь. Но ужасная истина заключается в том, что у меня нет иного выбора, кроме как жить, даже если я хочу умереть.
Я так ненавижу Ишку, что выжигаю эту ненависть в душе. Я держусь за нее, когда все остальное стерлось. Однажды я понимаю, что не помню своего дома. Знаю, что он был прекрасным и безопасным и что в нем я ощущала связь с тысячей других душ. Теперь я гадаю, что это значит. Связь с другими. Безопасность.
Лица и воспоминания ускользают, как песок сквозь пальцы. Сперва уходят те, что с краю: Ашраи, Шадия, те, кто лишь ненадолго мелькнул в моей жизни. Потом друзья. Настает день, когда я не могу вспомнить, какого цвета глаза Кадуана и какое испытывала чувство при виде гордой улыбки Сиобан. Я вцепляюсь в лицо Ишки, вплавляю его в янтарь ненависти. Но скоро и от него остаются лишь самые яркие осколки – летящие за спиной волосы, когда он отвернулся, чтобы уйти. И оставить меня здесь.
Я ненавижу и отца за его ложь, и мать, за то, что позволила ему стать таким чудовищем. Но моей ненависти не хватает, чтобы удержать их лица, и они тоже пропадают.
Дольше всего я держусь за Оршейд. Пытаюсь врезать ее черты в то, что от меня осталось: ее прекрасную улыбку, блестящие глаза, как она пахла, когда меня обнимала. Остальное давно погасло, а моя любовь к Оршейд остается. Я каждую ночь стараюсь вспомнить о сестре. Повторяю наизусть каждый изгиб ее лица и говорю себе: «Там есть кто-то, кто тебя любит».
Но однажды я не могу вспомнить ее имя. И черты расплываются, одна за другой. Я теряю разрез глаз, тон голоса, путь улыбки по ее лицу. А однажды не могу вспомнить, что такое любовь.
Люди режут меня на части. Отваливаются куски плоти, а с ними – то, что под ней кроется.
Я очень стараюсь не забыть свое имя.
Иногда я слышу голоса людей. Они спрашивают: «Кто ты?» И я отвечаю: «Я Эф, тиирна Дома Обсидиана».
Я Эф. Я Эф. Я Эф.
Но время течет.
А когда я лишилась всего, что делало меня – мной, что может значить имя?
Однажды от моего тела ничего не остается. Ничего, кроме грубой энергии, и меня загоняют в тела и умы, запирают в белой, белой, белой комнате. Я ничто, только потеря, и гнев, и всепоглощающее чувство, что, может, когда-то на месте всего этого было что-то иное.
Когда я встречаю новых людей и их взгляды обращаются на меня с вопросом: «Кто ты?» – я отвечаю: «Ничто».
И это правда.
– Ты знал… Решайе? – Макс, морща лоб,
