когда сама бросалась в пасть чудовища. Жертвовать собой получалось легко. Но видеть, как в пасть зверя спускается Макс, было мучительно больно.
Наконец лестница кончилась. Я прижала ладонь к ржавым перилам. Губы у меня раскрылись сами собой.
Впереди зияла большая расщелина. Камень порвало неровно, как кожу, и из разрыва исходил странный колеблющийся свет, неяркий – чуть заметный отблеск на скалах вокруг. Но от этого сам воздух как будто неестественно искривлялся, издевательски подражая жаркому мареву над равнинами Низерина. У меня всю дорогу покалывало загривок. А сейчас кожа подернулась мурашками.
– Тебе туда? – прошептала я.
– Именно туда.
О боги, как мне это не нравилось!
На той стороне щели виднелась белая фигурка, неподвижная, обращенная к нам лицом.
Нура.
Она была далеко, лица не разобрать, но я чувствовала, как режет ее взгляд, и встретила его таким же.
Если она его покалечит, я ее убью. Боги, судьба Эсмариса и Азина Миковых покажется за счастье в сравнении с тем, что я с ней сделаю!
– Готов? – спросил Саммерин.
«Нет, но какая разница?» – одними глазами ответил Макс.
– Тебе туда. – Ариадна указала на проем в перилах ограждения.
Макс кивнул и повернулся ко мне.
Я готовилась держаться с достоинством. Но под его взглядом забыла обо всем. Я ни о чем не успела подумать, а он уже держал в ладонях мое лицо и припал губами к губам, и я лишилась дара речи: не только от поцелуя, нежного и страстного, как перед концом света, слишком похожего на прощание, но и от внезапного понимания, что он может стать последним.
Макс оторвался от моих губ, скользнул губами по кончику носа, по переносице, по лбу между бровями.
Вот от этого поцелуя в лоб – наверное, случайного – я чуть не сломалась.
– Все смотрят, – пробормотала я, стесняясь не его близости, а себя, едва не развалившейся от его ласки.
– Кому какое дело? – шепнул Макс так близко, что я ощутила шепот кожей. – Я вот-вот стану верховным комендантом.
Он шутил. Но это не могло быть шуткой. Должно быть правдой.
Я не сумела заговорить, хотя слова вдруг переполнили меня. Я только притянула его к себе и еще раз обняла.
– У меня вопрос. – Его голос пощекотал мне мочку уха.
– Выбрал же время, – я задохнулась, отвечая, – когда я никак не могу отказать.
– Тот человек с попугаем. Которого мы видели в столице. Что у него к чему – попугай к плащу или наоборот?
Я вспомнила и невольно захихикала. Мы видели того человека, когда я впервые очутилась в столице. Высокий, в очках, в зеленом плаще и с таким же зеленым попугаем. Я тогда подбежала к нему, спросила шутя: «Ты птицу подбирал под плащ или плащ под птицу?»
У меня защипало глаза.
– Это секрет, – сказала я, и он засмеялся, будто забавной шутке.
Да она и была забавной. Он отстранился, и мы посмотрели друг на друга.
– Отвечу, когда вернешься, – сказала я.
Улыбка искривила ему губы. Левый уголок, как всегда, опередил правый.
– Уговор.
– Уговор.
– Максантариус, – тихо позвала Ариадна.
– Дай мне минутку. – Макс отмахнулся. – Случай важный, нет?
Его взгляд скользнул к Саммерину, хранившему обычное хладнокровие.
– Я бы попросил тебя не делать глупостей, – сказал тот, – только этот бесполезный совет давно устарел.
– Спасибо, Саммерин. Я тоже дорожу нашей дружбой.
Однако его взгляд стал мягче, когда он похлопал друга по плечу, кивнул ему и повернулся к разрыву перил, от которого начиналась лестница в Шрам.
– Ладно, – обратился он к сиризенам. – Я готов.
Ариадна вызвалась проводить его вниз. Не оглядываясь, он шагнул на первую ступень. Последнее, что я услышала, – серьезный голос Ариадны:
– Удачи тебе, Макс.
Этими словами начался поединок.
Сама идея была дурацкой донельзя.
В двадцать один год я, наивный балбес, видел в четвертом испытании некую романтику. Теперь смешно было вспомнить, как я рассуждал. То, что когда-то представлялось естественным, основой основ, теперь выглядело чистым варварством. Да уж, отменный способ выбрать здравомыслящего и чуткого предводителя.
Но сколько бы я ни уверял себя, что нет в этом деле ничего мистического, на лестнице и внизу, в неестественной дрожащей темноте Шрама, мне пришлось сдерживать дрожь. Здесь и свет, и воздух были странными, еще непривычнее, чем казались сверху. Туман вопреки законам природы вился над полом и зубцами скал на стенах. В камне под ногами сквозил свет, словно в нем были вмурованы светлячки, за пять веков успевшие прокопать себе ходы наружу.
Но больше всего выводило из себя некое ощущение... Я испытывал что-то похожее, смешивая свою магию с магией Тисааны, только то чувство было приятным и манящим, а это – липко-сладким, как звук, звенящий в ушах за пределом слышимости.
Я вывел свою магию на поверхность, изготовился. Всматриваясь в темную дымку, я не различал в ней Нуру, но знал, что она ждет. Когда-то я знал ее магию как свою и здесь, где все чувства извращались и обострялись, ощущал ее витающей в воздухе.
– Думаешь, я стану за тобой гоняться? – произнес я, не повышая голоса.
И так услышит.
И в самом деле, из темноты долетел ее голос:
– Это тебе решать, Макс. Вздумай ты уйти восвояси, я бы тебе не помешала.
– Не вздумаю.
– Любопытно, как это у тебя все перевернулось. Подумать только, что именно это тебя здесь удержало.
Я ее по-прежнему не видел. Но ее ненависть – нет, не ненависть, обида – змеиным шипением просачивалась в воздух.
– Я этого не хотел, – тихо ответил я. Пламя гудело на кончиках пальцев, я его тщательно сдерживал. – Мы могли бы обойтись без этого.
– А что, тебе страшно?
Магия окутала меня, пробиваясь вглубь, в поисках страхов, которые она так хорошо изучила.
– Я сердит. И устал.
Я не лгал.
Развернувшись назад, я увидел ее за спиной; серебряный взгляд разбирал меня на части. Что-то в ней переменилось. Что-то опасное рвалось на поверхность.
– Я тебе все показала. – Ее голос резал воздух ударом ножа. Тихо и смертельно. – Я показала тебе все, а ты швырнул это мне в лицо. Пока мы были вместе, ты только одного хотел: чтобы я вырвала свое сердце и швырнула тебе под ноги. Я так и сделала. Я тебе открылась. Я всегда тебя любила. Всегда.
Она говорила правду. Теперь я ее понимал – и понимал, чем грозит ее верная любовь. В Сарлазае, протягивая руку к моему виску, она верила, что любит меня. И что любит людей, которых собиралась убить.
– Ты и Ару любишь, – сказал
