комнате. Стройная женщина с серебряными косами стоит надо мной, скрестив руки на груди.
– Проверьте еще раз, – говорит она кому-то. – Не могли они сбежать так быстро. Они изменники, а в военное время упускать изменников недопустимо. Живыми.
Я морщу лоб. Нанизываю на шнурок осколки памяти. Изменники. Тисаана. Шрам. Нура. Эта женщина передо мной – Нура. И она ищет Тисаану. Чтобы…
Вспышка паники.
Пытаюсь сесть, пытаюсь что-то сказать. Но от малейшего движения все рассыпается бумажным пеплом.
Миг…
Я иду по длинному коридору. На мне тесная, не по росту куртка. Мир по краям расплывался. Болит голова. По бокам от меня солдаты. Оборачиваюсь. Позади двое.
Я опускаю взгляд. Руки скованы цепью. Перевернув ладони, вижу круглые знаки на запястьях – черные чернила поверх темных прожилок. Стратаграммы. Слово врывается в память, дарит уверенность. Если бы от моей памяти был хоть какой прок…
– Куда мы идем? – спрашиваю я.
И вздрагиваю от звука собственного голоса. Кажется, удивляется и моя охрана. Один солдат смотрит, открыв рот.
Миг…
Я в круглом зале. Под взглядом сотни и сотни глаз. Свет падает на меня, слепит, так что я не вижу лиц, только очертания.
Женщина с косами стоит передо мной лицом к собравшимся. Она говорит громко, эхо отдается от высоких потолков, достигая самых последних рядов.
– Мы столкнулись с врагом такой силы, какой никто из нас не мог вообразить, – говорит она. – Эти фейри – чудовища. А Максантариус Фарлион продал им свой народ. Мы разыщем Тисаану Витежиц и других изменников. Но сегодня мы можем свершить хотя бы малую долю правосудия.
Тисаана Витежиц. От этого имени что-то внутри обрывается.
Женщина оборачивается ко мне.
– Нам следовало знать, – произносит она, – на что способен Фарлион, убийца множества невинных в Сарлазае. Но как часто бывает, мы не замечали ужасной правды, пока не стало поздно.
Сарлазай. Огонь. Трупы. Разрушенные здания. Миг… Я открываю глаза, меня трясет. Это сделал я?
Костяшки у меня белые.
«Постой!» Я хотел это сказать. Но не помню, сказал ли. Я так мало помню. Может, и виновен в том, в чем она меня обвиняет.
Женский голос вновь разрезает воздух:
– По обвинению в семидесяти двух убийствах – сиризенов, павших в сражении в Шраме, и гражданских, погибших при обрушении Башен, мы признаем Максантариуса Фарлиона виновным.
– Погодите…
– По обвинению в государственной измене, в приглашении фейри в страну Ара и вовлечении своего народа в невиданную войну мы признаем Максантариуса Фарлиона виновным.
Нет, тут что-то не так. Большая, большая ошибка. Просто у меня нет слов ее назвать.
Женщина с косами смотрит на меня через плечо. Взгляд ее выглядит острым, но под ним, чуть глубже, что-то скрывается – что-то более глубокое, чем эта холодная властность.
Я смыкаю пальцы на осколке памяти.
– И в свете новых сведений, воздавая справедливость всем, потерявшим близких при падении Сарлазая, – произносит она, – мы признаем Максантариуса Фарлиона виновным в военных преступлениях, повлекших гибель четырехсот тридцати двух опознанных аранцев и бесчисленных пропавших без вести.
Четырехсот тридцати двух?
Слова протеста замирают у меня в горле. Запах горелой плоти – такой явственный, словно все случилось здесь, в этом зале. Дыхание перехватывает.
Погодите! Тут какая-то ошибка.
– И, выбирая подобающее наказание за эти страшные преступления…
«Макс, очнись».
– С учетом чудовищного могущества, приобретенного бывшим капитаном Фарлионом…
«Вернись!»
– Для защиты всех аранцев я, как верховный комендант Орденов и исполняющая обязанности королевы Ары, приговариваю его к пожизненному заключению в Илизате.
Илизат…
Миг.
В лицо ударили соленые брызги. Я стоял на каменной дорожке. Предплечья жгло. Я посмотрел – на коже появились новые стратаграммы. Руки были связаны. И ноги в лодыжках.
Стражники по сторонам толкнули меня вперед. Рядом стояла женщина с заплетенными в косы волосами. Воздух пах неправильно, едко. Я поднял глаза. В серый туман уходила гладкая костяная башня. Океан бился в нее с такой силой, что с неба брызгала соль, – будто хотел опрокинуть.
Передо мной раскрылись высокие черные двери – как руки для объятий или как зияющая пасть.
– Добро пожаловать домой, – шепнули они.
Я не двинулся с места.
Что-то еще теплилось под завесой сознания – что-то, с чем я не мог расстаться, таким оно было важным. Но разум был грудой осколков, не складывавшихся воедино. Что-то ускользало от меня. Чего-то не хватало.
Я бросил взгляд через плечо. Мог бы поклясться, что увидел кого-то в туманной дымке моря. Девушка с разными глазами, с лоскутной кожей тянулась ко мне.
«Макс, возвращайся».
– Шагай, – буркнул один из стражников, подтолкнув меня вперед.
Меня накрыла холодная тень тюрьмы. Она будто извивалась темной змеей и обвивала меня, как любовные объятия.
«Я говорил, – проворковал Илизат. – Твое место здесь».
Мое место было не здесь.
Я остановился как вкопанный перед самой дверью.
– Шевелись, – проворчал стражник, но я резко обернулся.
И все разбитые осколки разом встали на место. Я вспомнил все, каждое мгновение с идеальной, летучей ясностью.
За спиной стояла Нура, смотрела на меня.
– По-твоему, так хорошо? – процедил я. – Так правильно?
Она не ответила.
Стражник схватил меня, но я уперся.
Я вспоминал Тисаану. Вспоминал Саммерина. Я вспоминал Мофа и всех, кто полагался на меня, ждал, что я поведу за собой и прикрою.
Я их подвел.
Тисаана будет продолжать бой. С этой мыслью на меня нахлынули печаль и гордость. Сейчас я хотел от мира одного: пусть он станет настолько хорошим, чтобы она могла отдохнуть. А теперь ее войне не будет конца.
Еще мгновение я сопротивлялся схватившим меня стражникам, глядя в глаза Нуре.
Я ее жалел.
– Ты делаешь огромную ошибку, – сказал я.
– Пошли, – буркнул стражник.
Я сбросил его руку и отвернулся. Я не промедлил, шагая в распахнутую пасть Илизата. И только когда меня накрыли тени, страх взял свое. Память моя скукожилась. Меня охватило одно отчаянное желание – в последний раз обернуться, увидеть, правда ли кто-то тянется ко мне – девушка с лоскутной кожей и разными глазами.
«Макс, вернись».
Поздно. Двери закрылись.
Сад сегодня был особенно красив. Выглядывая в окно, я видела напитанные солнцем цветные пятна, будто по холсту расплескали краску. Там все заросло, одичало. Таким я любила его больше всего. День перешел к закату, а закат к ночи. Нас окружали знакомые звуки спальни. Мне было здесь так спокойно. Губы Макса трогали мне мочку уха, шею, подбородок. И наконец, мои губы. Поцелуй был как возвращение домой. Наши тела растворялись друг в друге, члены переплетались, тепло смешивалось, пока не
