кровати на пол. Лежу на спине, пялюсь в тёмный потолок и пытаюсь прийти в себя. Сердце разошлось конкретно — не продохнуть.
Чтобы я ещё раз!.. Будь моя воля, я бы эти две недели во дворе жил.
Так и тянет обратно на кровать. Забраться под одеяло, сгрести в охапку тёпленькую, сонную девчонку и…
Быстро встаю и валю подальше от искушения. На улицу. Там дождь идёт, может, остужусь немного.
Стою под проливным дождём, жду, когда отпустит. Но всё бесполезно. Меня прям тащит в дом. В штанах уже дым коромыслом, в башке крови не осталось.
Рыкнув, хватаю ведро, черпаю воду из бочки и выливаю на себя.
О, кажись, попустило слегка. По крайней мере, видеоряд пошлого содержания перед глазами больше не мельтешит. И дышится легче. Только замёрз как цуцик.
Набираю охапку дров из дровяника и плетусь домой. Займу себя делами. Всё равно теперь не уснуть.
Подкидываю полешек в топку и ставлю вариться куриный бульон. Сестрёнке утром обязательно надо поесть. Поглядываю на аккуратные пяточки, торчащие из-под пледа, и снова здорово — хана моему дзену. И это первая ночь. Что дальше-то будет?
Кое-как настроив себя на трезвость ума, иду во двор искать подходящую корягу для клюки. Столяр я от бога, ага. Но обещал — сделаю.
Устраиваюсь в дровянике под навесом. Строгаю ножом толстую сухую ветку и гоняю мысли. Прогоняю мысли…
— Она не для меня. Не моя она, — бормочу. — Просто, мать твою, работа…
* * *
Проснулась, потянулась. Не могу ничего понять. Где я? Кто я?
Собрать воедино осколки сонного сознания непросто. Но у меня получается. Облегчения это не приносит, потому что я снова попадаю в плен пустоты.
Зато уснула хорошо. В крепких объятиях Карима, м-да… Вспоминаю — и стыдно, а вчера меня совесть не мучила. Я расслабилась, прижавшись к крепкому горячему мужскому телу, и выключилась.
Стоило бы спросить Карима, что это вообще было? Но, если честно, не хочется спрашивать. Было хорошо, и я выспалась.
Кстати, где мой братец? Выглядываю из-за шкафа, а диван пустой. И тишина такая… недружелюбная. Сердце снова сковывает необоснованный страх. Так и до панических атак дожить можно.
Встаю с кровати и босая, плетусь к двери. Выхожу на улицу — свежо. Утро после дождя не самоё тёплое, во дворе лужи и грязь. Бр-р!
— Кари-и… м-м… — лёгкая улыбка появляется на моих губах.
Брат спит, сидя на пеньке под навесом. Привалился плечом к поленнице и храпит. Здоровенный бугай, а на лице безмятежность — на это можно смотреть вечно. Но лучше его разбудить, а то замерз, наверное.
Цепляясь за всё, за что можно уцепиться, ползу к Кариму. Едва успеваю добраться до дровяника, он открывает глаза.
— Ты чего здесь? — смотрит на меня сонный. — Босиком ещё… — переводит взгляд на мои ступни. — Простыть решила?
— А ты? — хмыкаю. — Спишь на улице в такую холодину. Одежда мокрая вон, — цепляю пальцем лямку влажной майки.
— Хватит болтать. В дом давай, — сурово отзывается брат.
Я уже успела понять, что слова у Карима идут параллельно с делом. И сейчас не исключение. Он легко переваливает меня через плечо, поднимает с земли какую-то палку и шагает к дому. А мне смешно — я хихикаю. Пещерный человек добыл добычу и несёт в своё логово.
— Отпусти меня, пожалуйста, — прошу, когда мы оказываемся в избушке.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не захохотать в голос.
— Что смешного? — брат аккуратно ставит меня на пол.
— Ничего, — поджав губы, кошусь на «дубину» в его руке.
— Это вообще-то трость, — хмурится. — Для тебя, — вручает мне палку. — Всю ночь строгал, всё утро шкурил.
— Оу-у… — становится неловко. — Спасибо.
Я слишком увлеклась фантазией на тему неандертальцев. Дубина похожа на тросточку, но я этого сразу не заметила. Исполнение, конечно, грубое, но главное ведь не внешний вид вещи, а забота, с которой она сделана. Для меня, между прочим. Пустоту в душе заполняет тёплое чувство.
— Не за что, — Карим, похоже, обижен. — Сейчас воды согрею — ноги помоешь, умоешься. Потом завтракать будем.
Он суетится — разжигает огонь в буржуйке, ставит греть воду. Всё с каменным выражением лица. Такой бука.
Опираясь на трость, хромаю к брату.
— Обиделся? — спрашиваю, пытаясь поймать его взгляд.
— Делать мне больше не хрен, — ворчит и на меня не смотрит. — Глупости не говори, — бахает пустой тазик на пол у дивана и уходит к столу.
Угу, сразу видно — он не обижается. Ни капельки!
Снова ковыляю к Кариму. Присаживаюсь за стол и, подперев скулу кулаком, наблюдаю за ним.
— Кажется, я поняла, почему я здесь. С тобой, — прячу улыбку в уголках губ.
— Почему? — ловлю заинтересованность в тёмных чуть раскосых глазах. — Вспомнила что-то? — а теперь я вижу тень беспокойства.
— Нет, ничего, — вздыхаю. — Просто… — прикусив губу, подбираю слова. — Нельзя уйти от человека, который окружает тебя такой заботой.
Я думала, брат улыбнётся, обижаться перестанет, а он почему-то задёргался. Вместо позитивных эмоций я получаю его тихое бурчание и хмурое, как туча, лицо. Вышло только хуже.
— Мойся, — наливает тёплую воду в таз, потом в кувшин. — Сейчас завтрак сделаю.
Что я не так сказала? Не знаю. Но, похоже, сейчас к Кариму лучше с вопросами не лезть.
* * *
Завела песню о моей заботе. Лучше бы молчала.
Просто сестрёнка не знает, какой у неё братец-козлик. Спелся с её мужем-ублюдком. За деньги. По сути, я даже не знаю, что Тимур задумал и чем это обернётся для Динары, но помогаю ему. И кто я после этого, если не козлина?
Стоп. С каких пор я стал правильным? Походу с того дня, когда увидел эту несчастную девчонку. И понял, что придётся ей врать. Не был я совестливым и вряд ли буду, но кое-какие моральные принципы у меня есть. Есть же?
Гоняю ложкой мясо в бульоне, поглядываю на сестру.
— Вкусно? — отодвигаю от себя тарелку.
— Угу, — кивает и продолжает есть. — А ты не хочешь? — поднимает на меня глаза.
— Кушай. Не отвлекайся.
Динара продолжает есть, а я стараюсь не дышать. Бульон получился ароматный — я туда всяких приправ добавил. Но даже этот аромат не может перебить сладкий запах девочки. С ума уже схожу. Мыслей о еде нет — все о ней.
— Спасибо большое. — Доев, довольная сестра откидывается на спинку старого стула. — Безумно вкусно, — улыбается.
С голодухи-то, конечно, вкусно…
Я снова сижу с кислой миной и смущаю этим Динару. Бедная не понимает, почему я так реагирую. А я не могу иначе. В башке такой кавардак творится, что самому жутко.
— На здоровье, —
