— И старая ведьма не докличется до тебя теперь…
— …с-с-с Той Стороны холма…
— Тебе не услышать её совета.
— Чего вы хотите от меня?
Я по-прежнему не верила им. Нет, не верила даже больше, чем прежде. Но… похоже, они не лгали про Орнат. Из её слов следовало нечто подобное.
Орнат говорила: сидхе не могут лгать. Но никакой запрет не помешает им недоговорить. Извратить правду. Заморочить слабый человеческий разум.
Я готова была нарушить второй запрет. Нарушив последний, не живут…
Я расплачивалась слишком многим. И должна была знать, что жертвую не напрасно.
Угадав во мне перемену, они выглядывали меж стеблей кустарника, по-птичьи склоняя лохматые головы к узким плечам.
— Мы берём недорого…
— По одному дару…
— …с-с-за каждый добрый совет.
Я смотрела на их освещённые ночным солнцем лица — лица злых детей. Разумное сомнение во мне вело бой с безумием обречённых на смерть.
И безумие брало верх.
— Я согласна… отдать вам не больше того, чем владею.
— С-с-справедливое условие…
— Большего нам и не нужно.
— Я своему слову хозяйка. Только многого ли стоят ваши советы?
Они скалили в усмешках зубы, тонкие и острые, как рыбьи кости.
— Ровно столько, сколько возьмём за них…
— И вот тебе первый совет…
— …передай своему королю…
— …чтоб назначил битву…
— …на ночь Зимних костров…
— …и никак иначе.
— Вот так совет! — воскликнула я в изумлении. — Легко ли его исполнить? Покажите мне безумца, по доброй воле согласного биться в ночь перелома!
— Это не наша забота, Ме-эйви-ин…
— Ах вы маленькие плуты! Безрассудством было ожидать, что вы удержитесь от коварства. Разумею я так: прочие ваши советы столь же хороши, как первый!
Вереск зашелестел чаще; маленький народец кривлялся, передёргивал острыми плечиками, выплясывал замысловатые коленца.
— Тебе решать…
— …как распоряжаться нашими советами.
— Ты обещала нам…
— …мы обещали тебе.
— Ты ещё хочешь узнать второй совет?
— Говорите, — вздохнула безнадёжно. — Хотя бы не задаром буду вам должна.
— Тогда слушай…
— Передай своему королю…
— …чтоб назначил битву…
— …в долине Маг Туиред…
— …и нигде иначе.
— Ловко! Один совет в цену двух.
— Ты обвиняешь нас во лжи, Ме-эйви-ин?
— Но мы не обманули тебя…
— …это два разных совета.
В ответ я горько усмехнулась:
— Да что уж там! Говорите третий.
Они перемигивались, подбираясь ближе. Разговор забавлял их.
— Для своего супруга…
— …проси у Зимнего Короля…
— …меч Нуаду…
— …тот, что разит без промаха.
Я отшатнулась, качая головой и сжав кулаки. Как посмею?..
— Да вы смеётесь надо мною! За что я принуждена расплатиться с вами? За болотные огни?
Они ответили тихим ропотом, пролетевшим над макушками трав:
— Чем ты недовольна, Мейвин?
— Мы даём тебе верные советы.
— Разве не победы желаешь ты для того…
— …кто назван твоим мужем?
— Ладно же, — кивнула, с усилием уняв дрожь. — Пусть так. Это — всё?
— Не-ет…
— До чего же вы заботливы! Мать перед смертью даёт дочери меньше наставлений. Не слишком ли вы жадны? Что останется у меня после нашего расчёта?
На это они лишь хихикали и корчили рожицы. Никогда ещё они не были менее похожи на людей, — прежде я испугалась бы, видя их веселье.
— С-с-слушай и запоминай, Мейвин…
— Не наша вина, если забудешшшь…
— Что бы ни случилосссь…
— …даже если он спросит тебя…
— …никогда не говори Зимнему Королю…
— …о своей любви.
— Но не уставай повторять…
— …как любишь смертного.
— И последнее…
— Поставь условием вернуться…
— …в утро завтрашнего дня.
И прозвучало хором:
— Это все наши советы…
— Чего же вы хотите за помощь?
Спросила, и голос не дрогнул. Они обещали, что возьмут не больше, чем я способна отдать. Всё так. Но не окажется ли плата непосильной?
Они заговорили все враз, спеша и перебивая друг друга. Алчность принуждала их всё больше гримасничать и пританцовывать, придвигаться всё ближе.
— Отдай нам осеннее золото своих кос…
— Отдай нам весеннюю зелень глаз…
— Подари нам зимнюю белизну своей кожи…
— Подари нам летнюю сладость губ…
— И лебединый полёт поступи…
— И чистый ручей голоса…
— Отдай нам, Мейвин!
— Мне не жаль расстаться со своею красотой. Но без неё… разве нужна я буду Зимнему Королю?
На мои слова они отозвались шипением и свистом, и хриплым клёкотом — мешаниной ночных тревожных звуков, что порой доносится в заполуночное время, и человек не стремится вызнать, кто или что причиной этому шуму.
Не сразу поняла — так они смеялись моему сомнению, как славной шутке.
Они хватались за впалые животы, измаранными в ягодном соке пальцами растягивали рты, показывая чёрные языки, оттягивали к вискам и без того раскосые глаза.
— Глупая Мейвин! — кривлялись они, и колеблемый их суматохой вереск осыпал лепестки.
— Ты ничего не знаешь, Мейвин…
— Ничего!
— Да, вы говорите верно — я ничего не знаю, — согласилась безразлично. Я подошла к краю, за которым самая изощрённая насмешка бессильна была достать меня. — Забирайте, что вам желанно! И больше ничего не буду вам должна.
— Ты сказала…
— …мы услышали.
Я ничего не почувствовала, и во мне словно бы ничего не изменилось, но маленькие существа принялись весело приплясывать и бить в ладоши. А в следующий миг я вся вдруг замерцала. Сквозь кожу капельками проступало свечение, которое вспорхнуло серебристо-хрустальной пыльцой и ручейками устремилось к маленькому народцу, а те суетились, вереща и подпрыгивая, собирали порошок, подставляя ореховые скорлупки.
Они не упустили ни крупицы отданной мною красоты и убежали, радостно повизгивая и вертя в сжатых кулачках наполненные сияющей пыльцой жёлуди. До меня им уже не было дела.
Я терпеливо дождалась, покуда не прекратят раскачиваться потревоженные стебли вереска. И тогда позвала, словно бросаясь с головой в стылые зимние воды:
— Самайн…
***В преданиях сидхе действительно не могли лгать.
Правда, людей это всё равно ничему не учило…
Самайн
Странно было слышать голос — свой и не свой одновременно. Пропали певучие грудные ноты, что заставляли кровь мужчин течь быстрей, ноты, что переливались музыкой, под которую их сердца бились чаще и сильнее. Этот новый голос был похож на голос матушки, только молодой и усталый.
Тихий.
И я подумала, что звать нужно громче, иначе он не услышит. Что за глупость! Едино — потаённый ли шёпот, зычный ли крик — не пронзит расстояние в сотни полётов стрелы. И шёпот и крик обратятся тишиной для людского слуха.
Но тот, кого я ждала, уже который век как не был человеком.
— Самайн!
Молчание в ответ, лишь сокровенный разговор вереска.
«Даже если и услышал, он не отзовётся. Что я ему теперь?..» — нашёптывало отчаяние.
Отступить, уйти… Прожить то немногое, что мне отпущено, в отчем доме, скрасить, как умею, тоску родителей по старшим братьям… Если сумею вынести, дождаться их возвращения…
Но…
Видя приближенье смерти, не бросают пустяков. Прабабка знала, какие слова сказать мне последними.
«Он слишком сильно любил тебя», — уверила Орнат. Та самая Орнат, которая никогда и ни в чём не ошибалась. И я собралась было позвать в третий, последний раз.
Но то было излишним. Безмолвие нарушилось.
То, что я услышала, поначалу приняла за рокот приближающейся грозы.
И в самом деле, с северо-запада надвигалось тёмное облако. Но то была не гроза, а всадник, мчащий над холмами, по небу, как по земле. Изредка копыта алогривого коня почти касались вершин трав, и стебли не успевали примяться. Всадник летел наперегонки с ветром, и ветер отставал, никак не мог сомкнуть бесплотных пальцев на посеребрённой узде, стелился по текущей волнами траве, тянулся ухватиться за серебряное стремя… отступал, раздосадованный, обрывал листья падуба, тревожил мирный сон дерев. Обещался: нагонит. Когда-нибудь. В следующий раз.
