у подножия зеленых холмов…
— Ну же! — шипел принц, отворачивая бедную Сельму от среброволосой принцессы к епископу. — Клянись же! Иначе мороки вроде этого никогда не отступят от тебя — видно, дьявол тебя за что-то невзлюбил…
— Суиль!.. Да посмотри же вокруг: здесь все серо, здесь все похоже на вырезанные из бумаги игрушки! Ты одна здесь — белее луны и ярче солнца!..
— Отвечай! — повторял принц, до боли сжимая плечи девушки. — Или не понимаешь, как тебе повезло — стать невестой принца?..
— Это же тени — мрачные тени!..
— Клянись же!..
— Дальше!.. — почти в отчаянии вскричала Гореслава.
Василиса покачала головой и мягко накрыла ее губы своей ладонью.
— Я не знаю. Это сказку выдумала не я сама. Она… такая и есть. Только никто не знает, чем она кончилась. Некоторые певцы описывают этот торг за душу Суиль-Сельмы на долгие часы, но я не хочу этого. Вайдерре говорила о доме. О зеленых холмах и нежных травах, об их любви и звездном небе, ныряющем в ласковую землю. Принц шептал о безумии, чести и великом даре. Но что выбрала Сельма-Суиль — никто не знает.
Гореслава долго молчала в темноте. Потом прошептала:
— Вася? Я вижу твои глаза. Они ярче темени вокруг. Мне… — Гореслава примолкла. — Должна ли я тебя бояться?
— Зажги свечи, — ласково и коротко попросила Василиса. Ее ладонь мягко коснулась ладошки Гореславы, но та не вздрогнула. — Пожалуйста.
Во тьме вспыхнул теплый огонек, и княгиня долго глядела в синие глаза певицы. Крупные глаза в лепестках темных ресниц, синь небесная, синь морская, даже в оранжевом отсвете свечи не изменившая себе. Гореслава сглотнула.
— Значит, мне показалось?
— Задуй свечу. И попробуй еще раз.
Привыкшие к свету глаза больше не различали во тьме глаз Василисы. Гореслава наклонилась, желая поцеловать веко — она видела его секунду назад. Но под губами оказалась пустота. Прежде чем отстраниться и спросить ответа, Гореслава медленно, наловчившись уже, поцеловала Василису в губы. Долог был поцелуй, и рыжей лисицей мелькнуло в нем что-то новое, постыдное.
Алая, точно маковка, Гореслава выпрямилась.
— Ты расскажешь, почему так? — она гладила острые плечи Василисы, сжимала ее бедра своими.
— Не могу пока, — шепотом откликнулась певица. Слепая. А может быть, нет. — Но когда я стану рассказывать сказку про нас, то с этого она и начнется. Ты веришь мне?
— Верю, — прошептала Гореслава. Она наклонилась и снова поцеловала Василису в губы. Дольше прежнего. Жарче прежнего.
За темным провалом окна падал снег, чертя белые дорожки, и ледком подергивались сладкие осенние груши. Гореслава через голову стянула платье. Василиса спустила свое с плеч и сбила на бедрах. Новое объятие вышло мягче пуха и нежнее утра.
— Гореслава?.. — Василиса водила ладонью по гладким покатым плечам, по полной груди Гореславы. Нежная и теплая кожа вздрагивала под руками, рассыпалась мурашками. — Ты обещала рассказать о чем-то плохом. Я открыла тебе свою тайну — насколько могла. Теперь твой черед.
— Ничего не было, Васенька, — Гореслава наклонилась вперед, упирая ладони в резное изголовье кровати. Ладони наткнулись на болгарский крест — символ единения жены и мужа. Снизу губы Василисы бродили по ее груди, сжимали и прикусывали, а ладони гладили мягкую талию и задевали бедра. — Ему самому будто было и неохотно со мной ложиться. А потом…
Гореслава примолкла. Вздохнула горячо и влажно, гулящей кошкой прогибая спину и ниже склоняясь к бесстыдным ласкам Василисы. Голос прозвенел таимыми слезами:
— Я спала, а он, наверное, со сна решил пристать. Проснулась я от его руки у себя за пазухой. Заплакала. Он велел перестелить мне в светлице. Сказал — не терпит женских слез, а вот так просто лежать рядом и не трогать — невмоготу…
— И правильно сделал, — голос Василисы звучал глухо и сдавленно. Никогда он раньше таким не был. Гореслава прогнулась еще пониже. — Если бы он тебя обидел — не вернулся бы домой, я тебе обещаю…
— Верю, Васенька.
За окном натужно и страшно завыло. Попадали с веток яблоки и груши. Самой сладостью налилась калина. Гореслава слезла с чужих коленей, накинула платье и мягкой нежностью свернулась под рукой Василисы. Завтра утром ее еще охватит страх о неминуемом приближении весны, о грядущем возвращении князя. Днем она меньше верила Василисе. Сейчас же — сейчас княгини казалось, что любое слово не-слепой певицы имеет силу, в дюжину раз превосходящую все силы мужниных дружин. И Гореслава ничего не боялась.
========== 6. Лебяжья песня ==========
Комментарий к 6. Лебяжья песня
…белолицые кочевники - саки или по батюшке Геродоту азиатские скифы. Из их числа выходят знаменитые царицы: Томирис, Зарина и другие.
— Как ты прежде Рождество любила, Гореславушка, а теперь смотрю на тебя — и сердце кровью обливается… Ужели так по соколу своему изводишься? — испуганно выспрашивала нянька у молодой княгини, а та в ответ только молчала, потускневшим взглядом придавливая снежные холмы. — Али болеешь чем-то? Неможится? Позвать знахарку, лекаря?..
— Ничего не надобно, Настасья, — глухо откликнулась ей Гореслава. Тяжелый повойник покрывал голову, белые нежные руки прятали наручи. Бездонней прежнего взирала княгиня на алые всполохи снегирей, склевывавших из-под ее ног зернышки. — Ничего мне не надобно…
— А певицу эту твою, может быть, позову? — отважилась самым крайнем средством соблазнить Настасья.
— Николай Святославович писал, что не желает видеть ее на своем дворе. — Холодно и пусто, как колокол без язычка, прозвенел Гореславин голос. — Ты, старуха, и все ваши сенные девки испугались и свели ее на конюшню, где она теперь на сене спит и видеть меня, может быть, не хочет. Кабы и меня вы не страшились, так гнить бы ей теперь на дне колодца… Правду я говорю, Настасья?
— Помилуй, Господи! Грех такой ради одной певицы брать… — закрестилась Настасья.
Потом подошла поближе и аккуратно взяла в свою старую сморщенную руку пальцы Гореславы.
— Ты не сердись на нас, доченька, а ведь правда, ежели князь осерчает…
Гореслава горько всхлипнула, роняя голову на грудь.
— Ах, нет сил на тебя глядеть! — всплеснула руками Настасья. — До весны будь со своею певицею, а там, глядишь, и образумится что… Ты только не плачь, Гореславушка, знаешь ведь, как по сердцу слезы твои — пилами ходят. Приведу я ее к тебе сейчас,
