«Я не могу здесь умереть, - подумала она. – Я должна уйти».
Она смогла выйти из дома, не попавшись никому на глаза. Джемма прошла к воротам – тело двигалось само, просто потому, что надо было двигаться, а душа окаменела.
Она не знала, что умирать настолько больно. И ведь еще несколько часов была уверена, что в ее жизни больше не будет боли, дурочка…
Просто ей хотелось верить. Хотелось любить.
И ничего не осталось. Жизнь Джеммы стала горстью опавших листьев, и ветер нес их над домами, прочь, прочь…
Джемма вышла из ворот и побрела по дороге. Вечер окутал ее прохладным покрывалом, и Джемма шла, видя лишь растрепанные кудри Сибиллы Бувье и руки Гилберта, что лежали на ее бедрах.
Джемма шла, чувствуя, как что-то вырывается из ее груди – с кровью, с мясом. Так уходит любовь? Почему любить так больно?
Когда на дорогу лег свет фар, и большой кабриолет возник прямо перед Джеммой, она подумала, что умирать не больнее.
Глава 4
Джемма окончательно очнулась в тот момент, когда поняла, что ее лицо мягко держат чужие ладони – едва-едва, почти любовно касаясь кожи. Летняя ночь захлебывалась соловьиными трелями и шелестом трав, кругом плыли ленты цветочного запаха и растущая луна поднималась над чернотой деревьев.
“Я жива”, – подумала Джемма. Кабриолет стоял чуть в стороне, дверь со стороны водителя была открыта. Ее не сбило, не размазало по дороге, Гилберт занимался любовью с певичкой, а Джемма была жива.
– Откуда ты здесь? – спросил водитель, и тогда Джемма узнала его: Андреа Сальцхофф. В его голосе звучала неожиданная дрожь, словно ему сделалось страшно по-настоящему, впервые в жизни. – Джемма?
Ее качнуло. Кровь отхлынула от лица и снова прилила. Джемма представила, как сейчас могла бы лежать на обочине, в пыли, словно сломанная кукла – озноб прокатился по плечам, и Андреа будто бы опомнился: стянул пиджак, набросил на Джемму, заглянул в лицо.
– Сколько пальцев видишь?
Он показал два пальца, указательный и средний, в том знаке V, которым обозначал победу своего дела. Джемма ни с того ни с сего вспомнила фотографию в газете – Северный ястреб поднимал руку, и все, кто его слушал, делали то же самое, откликаясь на его призыв.
– Два, – откликнулась Джемма. Во рту было горько, словно она ела пепел. – Ты меня не сбил. Все в порядке.
Андреа коротко рассмеялся, сделал шаг назад, запустил руку в волосы. Присел на капот машины – помедлив, Джемма опустилась рядом с ним. Свет фар падал на дорогу, и откуда-то издалека доносилась музыка. Бриллианты, прическа и лучшее платье, в особняке фра Вивьен продолжался званый вечер, и Сибилла Бувье пела, выбравшись из-под короля всей прессы и телевидения.
– Откуда ты здесь? – спросил Андреа. Страх из его голоса отступил, и Джемма этому обрадовалась.
Теперь надо было искать новый дом. Она знала, что не сможет переступить порог квартиры Гилберта в Малой Стране. У нее отнимутся ноги, если она подойдет к нему. Снова всплыла картинка: Гилберт лихорадочно целует певичку, которую сделал звездой, и его ладони поднимают концертное платье, скользя по бедрам, и белья фрин Бувье не носит…
Гилберт предал Джемму не просто так – он выставил ее на посмешище. Он никогда не поступил бы так с драконицей и просто показал человеческой женщине, где ее место. Но это было настолько дико, настолько неправильно, что Джемма не могла поверить в то, что видела.
Гил не мог быть таким. Нет, он не мог.
И у него уже были расстегнуты брюки, и он целовал звездочку, которую зажег несколько дней назад.
– Я… – начала было Джемма, и ее вдруг скрутило одновременно спазмом тошноты и смехом. – Я не знаю, как рассказать…
Это была истерика – впервые после брака с Игорем Шольцем. Андреа понял: коротким, почти борцовским движением он обнял Джемму, прижал к себе, и она разрыдалась куда-то во тьму, в ткань дорогой рубашки, за которой гулко и ровно билось чужое сердце.
– Мы приехали на званый вечер… – слова вырывались какими-то обрывками, слова пульсировали, переполненные кровью и болью, и во рту было сухо и горько. – И Гил… я видела его и Сибиллу Бувье, певицу. Они…
Джемме казалось, что она сейчас задохнется. Андреа гладил ее по голове, как ребенка – она еще удивилась, какая у него тяжелая, сильная и в то же время нежная рука. От нее веяло теплом, и Джемма вдруг успокоилась. Последние слезы еще стояли в глазах, но плакать больше не хотелось.
Все кончилось. Надо было подниматься и жить дальше.
– Я понял, можешь не рассказывать, – поняв, что она перестала плакать, Андреа отстранил Джемму, осторожно провел ладонями по щекам, стирая слезы. На какой-то миг Джемме почудилось, что в его темном взгляде проплыли золотые искры. – Ладно, незачем тут стоять, поедем отсюда.
Нырнув в салон и устроившись на пассажирском сиденье, Джемма угрюмо подумала, что не знает, что ответить, когда Андреа спросит, куда ее отвезти. Нет, в квартиру в Малой Стране все-таки придется заглянуть – забрать вещи. Впрочем, ну их – если Игорь Шольц-младший разблокировал счета, денег у Джеммы вполне достаточно. Пусть Гилберт выбросит ее скудные пожитки, освобождая место для фрин Бувье или для кого там еще. Машина плавно двинулась сквозь ночь – радио что-то бормотало, но Андреа выключил его сразу же, как только началась музыка.
– Откуда ты здесь? – спросила Джемма, ежась под его пиджаком. Как же хорошо, Господи, что у нее хватило ума не принимать предложения Гила, не поехать сегодня в церковь, не…
– Ехал от одного знакомого. Элиас Семеониди, мой фармацевт, – ответил Андреа. В его взгляде было сочувствие, но не жалость. Если бы он жалел, то Джемма умерла бы прямо на этом кожаном сиденье. – Господи, Джемма, как же я испугался за тебя, ты просто не представляешь.
– Куда мы?
– Поедем выпьем чего-нибудь. Тебе нужно успокоиться. Если куришь, кури.
Джемма отрицательно качнула головой. Однажды она начала курить, потому что Игорь Шольц ненавидел запах дыма, и ей хотелось насолить ему. Тогда муж избил ее так, что Джемма почти месяц провела в больнице. Врачи и медсестры качали головами, искренне сомневаясь, что всему виной падение с лестницы, но никто ничего не сказал вслух.
Интересно, ищет ли ее Гилберт? Или так увлекся своей звездой, что забыл о бывшей драконьей доле? Она машинально дотронулась до шрама – Андреа заметил это и усмехнулся краем рта.
– Я не верю, – пробормотала Джемма, глядя в ночь за окном. – Я видела все своими глазами и не верю. У тебя когда-нибудь было такое?
Дорога ручьем влилась в шоссе, и пастораль летней ночи растаяла – на горизонте воздвиглась столица с сиянием бесчисленных огней, неоном реклам и драконьими башнями.
– С драконами бывает по-разному, – уклончиво ответил Андреа. Джемма устало провела ладонями по лицу. Платье, такое прекрасное несколько часов назад, теперь казалось лохмотьями.
– Почему? – спросила она. – За что? Что я сделала не так?
– Ты тут вообще не при чем, – Андреа старался сдерживаться, но в его голосе едва уловимо звякал металл. – Ты просто человек. А он дракон, который живет среди драконов по их морали. Он может хорошо к тебе относиться. Но скажи мне вот что: имеет ли право твоя собака ревновать, если ты погладишь дворняжку на улице? Если даже накормишь ее обедом?
Джемма обернулась к нему. Профиль Андреа чеканно выделялся на фоне ночи, и она снова подумала, что Северный Ястреб умеет производить впечатление. Он был словно главный герой на сцене – на него нельзя было не смотреть.
– Хочешь сказать, что я для него как домашняя собачка?
Андреа усмехнулся.
– Ты человек. Хорошо, если тебя считают собачкой, а не свиньей.
“ Не думаю, что вы настолько любите свиной шашлык, Гилберт”, – равнодушно откликнулась драконица в ее памяти, и Джемма усмехнулась.
– Он не такой, – ей захотелось расхохотаться в голос: Гилберт трахал певичку почти у нее на глазах, а она, дурочка, ищет ему оправдания. Андреа мягко улыбнулся.
– Не такой это Хеймиш Джонсон, – ответил он. Хеймиш Джонсон, звезда рок-н-ролла, славился тем, что предпочитал мужчин дамам. – Остальные все такие.
